— Такое со сцены говорить про руководство церкви, про самого патриарха! Это все у них от лукавого! Все бесовщина! Когда же ты, Русь-матушка, одумаешься! Когда же ты ярмо жидовское скинешь!

Мужики согласно трясли бородами и гудели тревожно:

— Мало им, что культуру русскую загубили, так теперь еще и на церковь нашу православную зарятся. Не дадим же им, проклятым, святое на поругание! Не дадим заместо храмов синагоги строить!

Тут этот паренек приблизился к ним и спросил вежливо:

— Простите, ради бога, а какую именно русскую культуру загубили эти проклятые? Не могли бы вы подробнее на этом остановиться? Особенно там, где про синагоги, а то знаете ли, приходится за мацой аж в Марьину Рощу ездить!

Женщина попыталась заголосить, но, видно, спазмом перехватило горло, а мужики зашумели, с каждой секундой сильнее:

— Видать, он сам из этих, что всегда готовы в душу чистую плюнуть! Уходил бы ты лучше от греха, а то мы, коли прогневаемся, за себя не в ответе!

И угрожающе стали приближаться.

Я не стал дожидаться драматической развязки в духе изгнания с земли русской Тугарина Змея, а быстро подхватил парня и отправился с ним на выход.

Дорогой мы разговорились. Оказалось, Гриша Милославский — студент ГИТИСа, живет, как и я, на Коломенской. А раньше, до армии, учился в Первом Меде. Мы обменялись телефонами, раз в месяц созванивались и делились новостями.

И вот в начале января, пока мы пешком шли от метро, Гришка спросил, нужна ли мне работа. Выяснилось, что сам Гриша устроился редактором в новый театральный журнал под названием «Столичный соглядатай» и там требуется человек, который таскал бы пачки этих журналов на почту для отправки по всем театрам России и ближнего зарубежья.

Оплата обещалась хоть и небольшая, зато график гарантировался свободный. Когда захотел, тогда и являешься. Главное — успеть весь тираж за месяц раскидать. Я минуть пять думал, а потом согласился. И хоть театральный журнал далек от медицины, но только что минул период двухмесячного поглощения яиц, и исстрадавшийся организм жаждал обновления.

Редакция располагалась удобно, в самом центре, позади Елисеевского гастронома. Я приезжал, хватал в каждую руку по три типографские пачки и ехал на почту за четыре троллейбусных остановки к Маяковке. На почте я оформлял квитанции, платил и отправлялся за новой партией. Журнал печатался огромным тиражом, благо средства на него выделял Союз театральных деятелей и бумаги было не жалко. На страницах «Столичного соглядатая» одна группа театральных критиков сводила счеты с другой. Читать это было тяжело и малоинтересно.

Через неделю я подружился с почтовиками, мужем и женой. Они посетовали, что их дочь, окончив еще летом техникум по бухгалтерскому учету, все никак не устроится по специальности. Вечером я позвонил своей однокласснице, главбуху первой частной стоматологической клиники, которая, как оказалось, давно ищет себе помощницу. Спустя два дня дочка уже работала в хорошем месте и получала раз в пятнадцать больше мамы с папой.

С той поры я даже не оформлял квитанции, кстати, это была самая занудная часть работы. За меня все делали благодарные почтовики. Я просто сгружал пачки, протягивал бумажки с адресами, деньги и убегал. А еще спустя несколько дней, достав какое-то пустяковое лекарство для шофера главного редактора, я сразу заполучил его в приятели. Валерка набил свои «жигули» журналами под завязку и погнал на почту. Работа моя до выхода следующего тиража на этом и завершилась.

В начале февраля я получил первую зарплату. Триста шестьдесят рублей. Что составляло по тому курсу ровно три доллара. Пачка «Мальборо» стоила сто двадцать. Выходило, что я работал за две сигареты в день. Негусто.

Вот тогда и возникла тема кладбища.

Несколько лет назад Вовка Антошин по блату пошел работать на Ваганьковское кладбище. Немного погодя директор, который его туда пристроил, попал в опалу за похороны одного вора в законе. Про это тогда писали все газеты. Поскольку событий подобного рода, а главное — такого масштаба, в Москве доселе не случалось, оно привлекло внимание прессы, населения, а затем и властей.

Урки, как всегда, одними из первых почувствовали слабину власти. И, пользуясь тем, что карающий меч советского правосудия малость затупился, решили громко заявить о себе, используя как предлог смерть одного из влиятельных грузинских воров.

Траурная процессия растянулась на многие сотни метров, тысячи и тысячи мужчин в черном, с жесткими лицами, шли проститься с авторитетным человеком. Они съехались со всего Союза. Особая каста, прошедшая лагеря, крытки, БУРы, ШИЗО, Бутырку, Кресты, Матросскую Тишину, решила выйти из тени. Наверное, их совокупный срок был несколько миллионов лет. Если собрать вместе их татуировки, то получившимся узором можно было бы покрыть всю Великую Китайскую стену. Украденное ими равнялось национальному валовому продукту, произведенному за последнюю пятилетку.

У торговцев цветами в тот день случились именины сердца. Весь путь от метро до кладбищенских ворот был усыпан красными гвоздиками, а сам могильный холм больше походил на скифский курган. Цветы лежали трехметровым слоем. Ну и местным нищим подфартило. Говорят, меньше червонца лихие люди никому не давали.

На следующее утро вышли газеты. Как же так, писали там, что на могиле человека, который всю жизнь только и делал, что воровал да сидел по тюрьмам, пирамиды из венков, тонны цветов, а неподалеку скромный фанерный обелиск со звездочкой, где лежит молодой парень, отдавший жизнь, выполняя интернациональный долг в Афганистане. И никто ему гвоздичку не принесет!