Шрифт:
Старик нетерпеливо махнул рукой, как бы говоря, что он не нуждается в напоминании.
— Нанял целых пять!
И он принялся перечислять их всех по именам и по месту жительства:
— Дочь Шиммии, дочь Сгуасто, Фаветта, Сплендоре, дочь Гарбино.
Перечисление всех этих имен развеселило Джорджио. Ему казалось, что все духи весны столпились в душе его, заливая ее волной поэзии.
Не были ли то сказочные феи, устилающие цветами путь прекрасной Римлянки?
Поддаваясь радостному волнению ожидания, он спустился вниз и спросил:
— А где они рвут дрок?
— Там, на горе, — отвечал Кола ди Шампанья, указывая на холм, — на Вергетте. Да ты сам найдешь, по пению.
На самом деле, время от времени с холма доносились женские голоса, и Джорджио отправился разыскивать певуний. Извилистая тропинка вилась среди дубовой рощицы. В иных местах она разветвлялась, теряясь вдали, недоступной зрению, а узкие проходы среди лесной чащи, перерезанные множеством выступавших поверх земли корней, образовали нечто вроде горного лабиринта, где щебетали воробьи и посвистывали дрозды. Джорджио, руководимый пением и ароматом цветов, не терял направления. Наконец, он достиг луга с цветущим дроком.
Перед ним открылась поляна, сплошь поросшая цветами, будто устланная желтым покрывалом шафранного оттенка и сверкающая в лучах солнца. Пять молодых девушек рвали цветы, наполняя ими корзины. Они громко распевали, сливая голоса в терции и квинты. Дойдя до припева, все выпрямлялись над кустарником, чтобы свободнее давать последнюю ноту, они держались на ней долго-долго, глядя в глаза друг другу и вытягивая вперед руки, полные цветов. При виде незнакомца они умолкли и склонились к цветам. Едва сдерживаемый смех пронесся по желтому полю. Джорджио спросил:
— Кого из вас зовут Фаветтой?
Одна из девушек, смуглая как олива, поднялась и ответила с удивлением и отчасти с робостью:
— Меня, синьор.
— Ты, должно быть, лучшая певица в Сан-Вито?
— Нет, синьор. Это неправда.
— Правда, правда! — закричали все ее подруги. — Заставьте ее спеть, синьор.
— Нет, синьор. Я не умею.
Она отказывалась, смеясь, краснея и теребя свой фартук, а подруги все продолжали настаивать.
Она была небольшого роста, но стройная, с высокой грудью, развившейся благодаря пению. У нее были курчавые волосы, густые брови, орлиный нос и что-то хищное в постановке головы.
В конце концов она согласилась петь. Подруги, взявшись за руки, заключили ее в середину круга. Она по пояс утопала в цветах, а над головой ее вились пчелы.
Фаветта начала петь неуверенно, но мало-помалу голос ее окреп. Он был нежен, чист и звучен как ручей. Она пела двустишие, а подруги хором подхватывали припев. Последние ноты они брали в унисон, прильнув друг к другу, чтобы слиться голосами. Звуковая волна плавно трепетала в лучах солнца, напоминая церковный напев.
Фаветта пела:
Все ручьи иссякли в долине, И моя любовь умирает от жажды. Тромма-лари-лира-лари-лалера! Тромма-лари, да здравствует Любовь! О, любовь, как я жажду! Где ж твои струи? Тромма-лари-лира-лари-лалера! Тромма-лари, да здравствует Любовь! Наполни мой глиняный сосуд, Он висит на золотой цепи. Тромма-лари-лира-лари-лалера! Тромма-лари, да здравствует Любовь!Этот гимн любви, выливающийся из груди девственниц, может быть, еще не знакомых и не подозревающих о ее истинных мучениях, прозвучал для Джорджио как доброе предзнаменование.
Девушки, цветы, лес, море — вся эта свободная невинная природа повеяла на него дыханием жизни и неги, лаская сердце и усыпляя сознание, пробуждая новое ощущение гармонии и ритма, зреющее в глубине его души и теперь внезапно всплывшее на поверхность, подобно туманному видению божественного откровения. То было мгновенное ощущение очарования, исключительное переживание, незнакомое доселе и исчезнувшее бесследно.
Певуньи показали ему корзины, доверху наполненные цветами, еще влажными от росы.
— Довольно, что ли?
— Нет, нет, не довольно. Рвите еще. Надо усыпать цветами весь путь от Трабокко до дачи. Усыпать лестницу, террасу.
— А что же останется к Вознесению? Ты не хочешь оставить ни цветочка для Иисуса?
Наконец она приехала. Она шла, ступая по цветам, как мадонна, спустившаяся с неба, чтобы сотворить чудо. Вот она достигла убежища, переступила его порог!
И теперь усталая, счастливая подставляла свое заплаканное лицо возлюбленному, безмолвно утопая в неге. Усталая, счастливая, она смеялась и плакала под бесчисленными поцелуями своего возлюбленного. Стоило ли теперь вспоминать о прошлом, когда он был около нее? Стоило ли вспоминать все эти скорби, несчастья, тревоги, докучную борьбу за существование среди неизменных будней жизни? Что значили теперь все эти разочарования и огорчения, когда они погружались в атмосферу неземного счастья? Она просыпалась и оживала среди ласк возлюбленного, она чувствовала, что бесконечно любима. Это ощущение заслоняло собой все, стирало все следы прошедших переживаний.