«И эта-то женщина принадлежит не мне первому. Она разделяла ложе другого человека, голова ее покоилась на одном с ним изголовье! У всех женщин чрезвычайно развита способность воспроизводить в своей памяти минувшие ощущения. Вспоминаются ли ей ощущения, полученные от ласк его предшественника? Забудет ли она когда-нибудь похитителя своей девственности? Что переживала она во время ласк мужа?» Среди всех этих вопросов, возникавших в тысячный раз в уме Джорджио, он чувствовал, как больно сжимается его сердце! «О, зачем мы не можем убить любимую женщину, с тем чтобы снова воскресить ее, возрожденную телом и душой».

Ему припомнилась одна фраза Ипполиты, вырвавшаяся у ней в момент самозабвения: «Я была невинна до сих пор, я не знала восторгов любви».

Ипполита вышла замуж весной, за год до их встречи. Через несколько недель после свадьбы она слегла, заболев тяжелым хроническим недугом, продержавшим ее долгое время между жизнью и смертью. Но, к счастью, болезнь эта явилась препятствием к близости с отвратительным ей мужем, превратившим ее в безропотную жертву своего инстинкта. Непосредственно вслед за выздоровлением она вступила в атмосферу страстных грез: внезапно, слепо и безумно отдалась она почти незнакомому юноше, чей голос звучал странной, дотоле неслыханной нежностью. И она не солгала ему, говоря: «До сих пор я была невинна, я не знала восторгов любви». Все эпизоды, связанные с началом их любви, всплывали один за другим в памяти Джорджио чрезвычайно ярко. Он переживал все необычайные впечатления и ощущения этого периода. Второго апреля он встретился с Ипполитой в часовне, а уже десятого она согласилась прийти к нему. О, этот незабвенный день! Еще не оправившись от своей болезни, она не могла всецело отдаться возлюбленному, и почти две недели их свиданий прошли таким образом. Она только подчинялась дерзким ласкам безумно влюбленного человека, и глубокое недоумение светилось на ее лице: наивная, целомудренная, порой испуганная, она доставляла ему острое наслаждение созерцания невинности, изнемогающей в объятиях страсти.

За этот период ей часто случалось терять сознание, впадать в глубокие обмороки, делавшие ее похожей на мертвую, или же в один из припадков, проявлявшихся в мертвенной бледности лица, скрежет зубов, судорогах конечностей и закатыванье глаз. Но вот, наконец, она отдалась ему вполне. Среди этого первого приступа страсти она имела вид бесчувственной, неподвижной, с трудом превозмогающей отвращение. Два-три раза тень страданияпромелькнула на ее лице. Но с каждым днем мало-помалу инстинкт женщины пробуждался в ее крови, в ее недрах, скованных истерией и все еще невольно протестовавших против акта, казавшегося таким отвратительным среди ужасных супружеских ласк. И вот однажды, среди пламенных объятий и речей возлюбленного, она впервые постигла тайну высшего наслаждения. Она вскрикнула, потом застыла, и две слезы выступили на ее расширенных глазах. Переживая мысленно это мгновение, Джорджио почувствовал, что трепет восторга пробегает по всему его существу, восторга творца перед своим созданием.

Какая глубокая перемена произошла с тех пор в этой женщине! Какая-то новая, таинственная сила звучала теперь в ее голосе, проникала все ее движения, выражение лица, все внешние проявления жизни. Джорджио был свидетелем зрелища, о котором может только мечтать самое пылкое, самое утонченное воображение влюбленного. На его глазах свершилось перевоплощение женщины в желанный образ, созданный им самим и тождественный с ним в мыслях, чувствах, вкусах, симпатиях и антипатиях, в грезах, обладающих всеми отличительными свойствами его индивидуальности. В разговорах Ипполита усвоила его любимые выражения и интонации. Даже в своих письмах подражала его почерку. Никогда еще влияние одного человека на другого не сказывалось в такое короткое время и с такой силой. Теперь Ипполита вполне воплощала свой девиз, данный Джорджио: gravis dum suavis. Но это глубокое и нежное создание, в душе которого он умел поселить такое отвращение к обыденной жизни, через какие бесчисленные унизительные соприкосновения прошло оно некогда!

Джорджио вспомнились ее минувшие страдания перед необходимостью покинуть его для домашнего очага, перед необходимостью вернуться в дом совершенно чуждого ему человека, в общество людей, так непохожих на него, в мир пошлости и мелочей буржуазной жизни, где она родилась и выросла, подобно редкому растению, каким-то чудом возросшему среди огорода. Не скрывала ли она от него чего-нибудь из происходившего за этот период? Не солгала ли в чем-нибудь? Имела ли возможность всегда противостоять ласкам мужа, мотивируя свой отказ еще не прошедшей болезнью? Всегда ли это было так?

Джорджио припомнился один невообразимо мучительный день, когда она, сильно запоздав, вбежала к нему, запыхавшаяся, с необычайным румянцем на горячих щеках, с волосами, пропитанными запахом табачного дыма — этим отвратительным запахом, пропитывающим всего человека, долго пробывшего в накуренной комнате. «Прости, что так запоздала, но у нас завтракали приятели мужа и задержали меня…» Тогда он увидел перед собой эту мещанскую столовую и компанию грубых собутыльников, удовлетворяющих свои аппетиты.

Джорджио восстановлял в своей памяти тысячи подобных же незначительных эпизодов, бесконечное множество тяжелых переживаний, кончая последним периодом ее пребывания у своей матери, также не чуждым для него подозрений. «Наконец-то она со мной! Каждый день, каждую секунду я могу смотреть на нее, упиваться ею, я сумею наполнить ее собой, своими мыслями, мечтами, печалями. Я посвящу ей себя всецело, я изобрету новые способы воспламенять ее воображение, ее страсть, пробуждать в ней печаль и восторги, я проникну ее настолько, что она не сможет существовать без меня».

Он тихонько склонился над спящей и слегка коснулся губами плеча, этого совершенной формы закругления, где кожа обладала почти неосязаемой нежностью бархата. Он упивался ароматом этой женщины, так возбуждающим, полным неги, проникающим во все поры ее тела в часы наслаждений, опьяняющим, подобно аромату туберозы. Всматриваясь ближе в это нежное, сложное создание, окутанное таинственной дымкой сновидений, в это странное существо, разливавшее вокруг такое загадочное очарование, он как и прежде ощутил трепет смутного ужаса.