Редакция «Встреч» нашла интересным обратиться к четырем даровитым молодым эмигрантским писателям с просьбой высказаться по данному вопросу. Она принимает ответственность лишь за свидетельство или показательную ценность присланных ответов, а никак не за самые взгляды и их развитие.

Анкета будет продолжена в следующих номерах «Встреч».

Ред.

Какая странная судьба выпала людям нашего времени – с удивлением видеть, как в одном государстве за другим разрушается строй, оберегающий личность и свободу, уступая место режиму диктаторов и рабов. Самое удивительное, что эти революции производятся и поддерживаются самими народами, как будто им опротивела свобода и страстно хочется быть порабощенными. Те из нас, кто еще сохранили необходимое душевное равновесие, кто не растерялись, не проклинают, не слишком радуются, у тех невольно появился огромный, своеобразный «революционный опыт». Он помогает отчетливо разобраться не только в смысле теперешних переворотов, но и множества прежних, столь заманчиво изображенных слишком абстрактными, «кабинетными» учеными.

Мы, люди страшного, переходного времени, отлично знаем, что всякая революция меньше всего – «во имя чего-то», и главным образом – «против кого-то», и что ее положительный идеал бледнее, слабее отрицательного – «священной ненависти». Мы также знаем, как революции возникают – накопление страданий до отказа, до взрыва. То человеческое отчаяние, которое у единиц превращается в любовь, терпимость и жалость, у масс неизбежно вырождается в ненависть к действительным или воображаемым «виновникам», в жажду истребления и мести. Массы готовы чем угодно пожертвовать – свободой, благосостоянием, нередко и жизнью – лишь бы кого-то беспощадно покарать.

Мы знаем теперь, каков «пореволюционный коллектив» и откуда в нем жертвенная, неподдельная дисциплина: эта солидарность именно в ненависти и мести. Кажущееся братство – для избранных, для «своих» и прикрывает общую злобу к общим врагам. Меняется облик этих врагов – буржуи, инородцы, рабочие, марксисты, – но самый дух злобы остается неизменным: уничтожить, прогнать всех тех, кому «живется лучше, чем нам», или упрощеннее – тех, кто «не мы». И еще одно поразительное наблюдение: страдания от революций не уменьшаются, они скорее даже усиливаются, но их годами почти не замечают в опьянении удавшейся мести. Когда наступает разочарование, их высказать никак уже нельзя, уже властвуют цензура и полиция, уже революция выдвинула очередную правящую клику, себя защищающую «железом и кровью».

Мы все загипнотизированы настоящим, и нам может казаться, что диктатуры – надолго, навсегда, что наша эпоха создает новые государственные формы, что поглощение личности коллективом есть достижение, которое надо приветствовать, что страны, оставшиеся либерально-правовыми, устарели и должны многое нагнать. Действительно, сейчас для каждого ясно и несомненно – идея силы вытесняет идею свободы, в ней больший престиж, большая притягательность и настойчивость. Но разве победитель не бывает неправ, разве каждая победа незыблемо прочна? Если бездействует наше воображение, то хоть память должна нам доказать, что рушится самая безграничная власть, что всякая внешняя и внутренняя эмиграция всегда доживала до своего торжества или, по крайней мере, его прозревала. Свободомыслие и народолюбие, свойства истинных, не-«шкурных» эмиграций, неотъемлемо вошли в человеческие сознания, сохранились и поныне в лучших сердцах. Горько и страшно возрождение рабства, однако, оно только мрачный «зигзаг истории», и его противники вовсе не жалкие эпигоны, а чем дальше, тем бесспорнее – предтечи реального будущего. И тот же «зигзаг истории» им стремительно помогает: мы знаем, как увеличиваются вожделения тирании, как она ненасытна, как неизбежно «зарывается» и, вовлеченная в авантюры, «расшибает себе лоб». Конечно, это не уменьшает трагичности настоящего.

Предыдущие строки достаточно уясняют мое отношение к личности и коллективу. Я думаю, личность надо отстаивать против любых на нее посягательств – государства, толпы, корпораций и «вождей» – и верю в конечную ее победу.

В судьбе, в унижениях личности, поглощаемой коллективом, есть одна особо-трагическая деталь – положение творческого человека. Стефан Цвейг недавно писал, что от пафоса французской революции, от пореволюционной диктатуры Наполеона осталось крохотное творческое наследие – «Марсельеза», и больше ничего. По его мнению, иначе и не бывает там, где нет свободы, где действуют принуждение и «заказ». Между тем гибель творческой личности имеет безмерное социальное значение: без новаторов в любых областях мы были бы духовно и материально в «пещерном веке». И в государствах, где новые ценности не создаются, пещерный век наглядно возвращается – не только духовно, а также и материально. Таковы современная Россия и Германия: ведь нельзя же новыми ценностями считать пятилетку и «очищение расы». Если правда, что в мире господствует классовая борьба, то у людей творческого склада должен был бы возникнуть свой «классовый подход» к революции, диктатуре и коллективу. Он, в сущности, не раз уже обнаруживался, хотя бы во времена Шатобриана и Гете. Гетевский страх перед всякими потрясениями, это – вечная мольба творческого человека, взывающего к варварской, наглой толпе: «Noli tangere circulos meos». В такой мольбе, в таком печальном и гневном окрике проявляется, конечно, безудержный эгоизм, но отчасти и праведный социальный инстинкт: для кого творческие усилия? – для той же толпы.

Мне представляется – хотя и в меньшей степени – эгоистическим и то очарование, которому поддается поэт, воспринимающий революционную стихию (блоковское – «слушайте музыку революции»): в этом нет ни жалости к судьбам людей, ни желания вникнуть в живую конкретность. Вольтер когда-то восхищался творческим подвигом бесчисленных поколений, вопреки непрестанному ужасу стольких внешних и внутренних войн. Быть может, упрямое творчество «вопреки» – единственный достойный отпор сопротивляющейся личности работам и рабам.

Моя настоящая фамилия – Фрейденштейн, Николай Бернардович. Родился в Петербурге в 1894 году, в семье врача. Там же окончил гимназию и в 1916 г. университет по юридическому факультету – без малейшего к этому призвания. В 1917 был в Михайловском артиллерийском училище, в октябре 1918 г. перебрался в Ригу, где пробыл до 1923. После нескольких месяцев в Берлине окончательно переехал в Париж. Занимаюсь самостоятельными делами. Писать и печататься начал поздно – тридцати двух лет.

БИБЛИОГРАФИЯ

«Отражение», рассказ, декабрь «Звено» 1926.

«Опыт» – // – // – 1927.

«Жертва» – // – // – // –

«Мечтатель» – // – «Дни» – // –

«Две судьбы» – // – «Новый Корабль» 1928.

«Неравенство», повесть, «Числа» 1929.

«Обман», роман, изд. Поволоцкого 1930.

«Счастье» – // – «Парабола» 1932.

«Письма о Лермонтове» «Числа» № 4 и № 7–8.

1. а) Не знаю, к какому течению себя причислить. Хотел бы принадлежать к той школе, которую Сергей Шаршун называет «магическим реализмом» и которая для меня является неким неоромантизмом, возвышением личности и любви, противопоставленными большевистскому огрубению и растворению в коллективе.

б) предпочитаю критику психологическую, вдохновляемую тоном и человеческой сутью писателя.

в) критика формы, фабулы и стиля для меня всегда вспомогательная и как бы проверяющая первоначальное впечатление от человеческого облика писателя.

2. Разумеется, критик должен быть строг и стремиться к справедливости. Дружеская и благожелательная критика не нужна, т. к. «ценность» данного писателя рано или поздно скажется. Увы, на правду осудительную обижаются и «умные люди».

3. Взгляд Пушкина является немного «маниловщиной», ибо ни один критик не отрешится от собственных законов и не усвоит законов, установленных автором «над самим собой».

Впервые – Современные записки. 1933. № 53. С. 146–73.

Печатается по данной публикации.

Рассказом «Пробуждение» открывается сотрудничество Фельзена в самом престижном толстом журнале русского зарубежья, куда модернисты младшего поколения пробивались медленно и с трудом. Появление имени Фельзена в списке сотрудников «Современных записок» было значимым событием как в творческой жизни самого автора, так и в истории эстетически консервативного органа, ориентировавшегося на художественные вкусы литературных «отцов». Двумя годами ранее Георгий Адамович писал: «А вот чтобы в “Современных записках” появились “Письма о Лермонтове” Юрия Фельзена, или отрывки из “Пути правого” Шаршуна, правду сказать, представляется маловероятным. До сих пор, по крайней мере, вещей такого склада и рода в старейшем из эмигрантских журналов не появлялось. Отмечаю это без желания в чем-либо упрекнуть редакцию “Современных записок”: литературный консерватизм – дело почтенное, нужное, в наши дни особенно» («Числа». Книга четвертая // Последние новости. 1931. № 3614. С. 5).

Однако в своем разборе пятьдесят третьей книги «Современных записок» Георий Адамович очень сдержанно отозвался о рассказе Фельзена, уделив ему всего несколько строк. Суть его отзыва заключалась в том, что этот рассказ требует «чтения внимательного и медленного <…> Кто на этот труд отважится, будет вознагражден» (Последние новости. 1933. № 4607. С. 2). В то же время, Владислав Ходасевич считал, что в прозаической части новой книги «Современных записок» «один только Юрий Фельзен представляется приобретением несомненным». Отдавая должное «психологическому узору» рассказа, «который весь словно вычерчен жестким, остро отточенным карандашом», Ходасевич, – судя по предыдущей фразе, наблюдавший автора за работой (ср. воспоминания Василия Яновского, цитируемые в примечаниях к «Письмам о Лермонтове», т. 1, с. 443), – говорил о художественном мастерстве Фельзена: «Порою кажется – он не пишет, а лишь набрасывает узор из тончайших петелек. При этом он притворяется робким и неумелым, но это притворство и составляет как раз его самую сильную сторону. Нет более трудного искусства, как притворяться неискусным. Оно всего более требует тончайшего, безошибочного расчета, и надо отдать справедливость Фельзену – расчет такой ему всегда удается. Осторожно и мягко, но в то же время уверенно ведет он читателя по лабиринту мыслей и чувств, хитро связанных между собою, нечувствительно переходящих одно в другое. Доверившись ему, читатель оказывается вынужден проделать совсем нелегкий путь. Из фельзенского лабиринта выходит он утомленным, зато – с таким чувством, что побывал в некоем заново созданном мире – а это и есть показатель того, что он читал автора непустячного» (Возрождение. 1933. № 3083. С. 3).

К этому следует прибавить, что «Пробуждение», несомненно являясь частью «романа с писателем», стоит несколько в стороне от других отрывков из неопрустианского проекта автора благодаря тому, что здесь герой-повествователь Фельзена назван не Володей, а Ф. Данный прием максимально сближает образы автора и героя. Можно полагать, что Фельзен сознательно размывает границу между литературным вымыслом и автобиографией: подобное смешивание жанровых признаков, заметное лишь при внимательном чтении, мы находим и у Марселя Пруста, чей герой-повествователь назван Марселем всего один раз на протяжении всего многотомного романа.

С. 7. К началу японской войны <…> попал ненадолго в Маньчжурию <…> заплакал после взятия Порт-Артура… – Сдача русскими войсками осажденной крепости Порт-Артур в декабре 1904 года стала центральным событием русско-японской войны (1904–1905), ознаменовавшим поражение Российской империи.

С. 8. …толстовская «Lise»… – Первая жена князя Андрея Болконского в романе Л. Н. Толстого «Война и мир».

С. 12. Cartes-postales – открытки (франц.).

С. 12. Оленин был сыном известного певца… – Имеется в виду Пётр Сергеевич Оленин (1870–1922), оперный баритон, камерный и эстрадный певец, режиссёр.

С. 14. Какие б чувства ни таились… – Четверостишие, открывающее шестую строфу «Отрывков из путешествия Онегина» (1830). См. Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 5. С. 202.

С. 14. …жалкий котелок (впоследствии для меня чуть надуманный образ униженной русской интеллигенции)…  – Эта ассоциация подсказана повествователю романом Юрия Олеши «Зависть» (1927), который широко обсуждался в эмигрантской печати и литературных кругах. Один из персонажей Олеши, Иван Бабичев – «бывший человек», символизирующий падение дореволюционной интеллигенции – фигурирует в романе в образе чарли-чаплинского «человечка в котелке» (Олеша Ю. Избранное. Москва. 1983. С. 33–34). В рассказе Фельзена «Фигурация», опубликованном несколькими годами позже, герой будет читать книгу Олеши.

С. 14. …с Отто Вейнингером, Марксом…  – Отто Вейнингер (1880–1903), австрийский публицист, автор широко известной в России начала века антисемитской и женоненавистнической книги «Пол и характер» (1903). Карл Маркс (1818–1883), немецкий социолог и публицист, чьи политико-экономические теории пользовались популярностью среди российских интеллигентов в конце XIX и начале XX в.

С. 15. …о всесильных Japon и Gapon…  – Japon – Япония (франц.).

Gapon – Г. А. Гапон (1870–1906), священник, агент охранки, инициатор создания проправительственной рабочей организации (1903). По его инициативе была выработана петиция и организовано шествие рабочих к царю 9 января 1905, закончившееся расстрелом демонстрантов.

С. 15. …с упоением подхватили гусарские традиции и лихой, столь им чуждый кавалерийский «цук».  – Система приобщения к традициям с применением карательных мер, возникшая в школе подпрапорщиков, созданной в 1823 году для подготовки офицеров гвардейской кавалерии. Цук был распространен во всех российских кавалерийских школах и училищах.

С. 15. Irrevocabile tempus – безвозвратное время (лат.).

С. 15. Quaerela – жалоба, сожаление (лат.).

С. 15. …до Екатерины и Марии Медичи…  – Екатерина Медичи (1519–1589), жена короля Франции Генриха II, ставшая регентом при своем сыне Шарле IX и таким образом получившая значительную политическую власть в королевстве. Ее принято считать одной из инициаторов Варфоломеевской ночи (1572). Мария Медичи (1573–1642), жена короля Франции Генриха IV, ставшая после его смерти регентом. Разогнав министров мужа, проводившего политику примирения между католиками и протестантами, Мария ориентировалась на католическую Испанию, женила своего сына, Людовика XIII, на инфанте Анне Австрийской и сохранила полную власть над королевством до 1617 года.

С. 15. …изобразив на доске колонны и путь Карфагенского похода, внушительно-громко назвал имена: «Понимаете, Ганнибал, Газдрубал и Магон»…  – Ганнибал Барка (247–183 до н. э.), карфагенский полководец и государственный деятель, ведший длительную военную кампанию против Рима в Италии, Испании и Африке (вторая Пуническая война). Карфагенский поход в Италию закончился неудачей, отчасти из-за того, что войска братьев Ганнибала – Гасдрубала и Магона, шедшие на помощь его армии, были разбиты римлянами при Метавре (207) и Бекуле (206).

С. 16. …и неведомо-гулкие Драва и Морава…  – Правые притоки Дуная. Драва служит границей между Венгрией и Хорватией. Морава протекает по территории Сербии.

С. 16. … я с детства запомнш – «всеобъемлющей душой» (вместо пушкинского «всеобъемлющей», в изображении Петра Великого)… – имеется в виду четвертая строфа из пушкинских «Стансов» (1826):

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Пушкин. Полное собрание сочинений, т. 2. С. 342.

С. 16. …не только «Вещий Олег», «Три пальмы», «Бородино», но и «на корабле купеческом “Медузе”… - Имеются в виду стихотворение А. С. Пушкина «Песнь о вещем Олеге» (1822); баллада М. Ю Лермонтова «Три пальмы» (1839) и его же стихотворение «Бородино» (1837); и стихотворение В. А. Жуковского «Капитан Бопп» (1846).

С. 17. …заданный отрывок из «Полтавы»…  – поэма А. С. Пушкина «Полтава» (1829).

С. 18. …с обязательным в детстве «шато»… – (здесь) семейная усадьба, от франц. chateau – замок.

С. 18… одно укромное местечко в квартире она патриотически называла «chez Bismarck» – я догадался, чтобы ее изводить, это же самое называть «chez Gambetta»…  – войска принца Отто фон Бисмарка (1815–1898), объединившего немецкие земли под предводительством Пруссии, разгромили французскую армию в 1870–1871, окружив Париж, откуда министр внутренних дел новообразованного республиканского правительства, Леон-Мишель Гамбетта (183 8-1882), бежал на воздушном шаре. В результате поражения Франции в войне, Эльзас и Лотарингия отошли к Германской Империи, чье рождение было провозглашено Бисмарком в Версале 18 января 1871 г., а 1 марта французское Национальное собрание приняло условия капитуляции, вынудив Гамбетту подать в отставку.

С. 19. …petite noblesse…  – мелкопоместное дворянство (франц.).

С. 19. …la bella des bellas… – краса красот (итал.).

С. 22. Mademoiselle – (здесь) гувернантка-француженка (франц.).

Впервые – Числа. 1934. № 10. С. 167–86.

Печатается по данной публикации.

Временное охлаждение Георгия Адамовича к писательской манере и художественному методу Фельзена, во многом основанное на охлаждении критика к творчеству Пруста, сказалось в критической оценке, которую Адамович дал рассказу «Возвращение». Рецензируя десятую, и последнюю, книгу «Чисел», Адамович раскритиковал не только и не столько Фельзена, сколько его французского учителя (стоит отметить, что именно в этом рассказе Фельзена, в первом параграфе, мы находим сочетание «одиночества и свободы», которое потом будет фигурировать в заглавии книги воспоминаний Адамовича). Реагируя таким образом на новый отрывок из «романа с писателем», критик шел в ногу с новейшим антипрустианским поветрием во французской, а вслед за ней и в эмигрантской, модернистской среде, где натуралистическая поэтика Луи-Фердинанда Селина всё больше вытесняла прустианскую интроспекцию как модель творчества. Адамович, в частности, писал: «У Пруста гениальна не его манера, а то, что несмотря на эту “манерную манеру” в его романах все-таки уцелело. У нас есть только испорченный Пруст, настоящего нет. То же, мне кажется, можно сказать и о Фельзене. Это писатель бесспорно несущий с собой нечто новое. Но новизны меньше всего в егостиле, – если связать с понятием новизны понятие обогащения, а не одного только удивления» (Последние новости. 1934. № 4844. С. 2). Судя по этому отзыву, к середине тридцатых годов, повествовательная манера неопрустианского проекта Фельзена, выражавшая, прежде всего, мировоззрение писателя, его ощущение неадекватности речевой артикуляции человеческого опыта, стала терять свою актуальность в литературной борьбе эмигрантских «отцов и детей» – само время разрешило этот спор в пользу младшего поколения писателей-изгнанников. В результате, Фельзен стал раздражать даже близких ему соратников по «Числам» упрямой верностью своему, уже оформившемуся и сформулированному посредством героя-повествователя Володи, писательскому призванию и тематике. И то и другое противоречило новой интеллектуальной атмосфере литературного Парижа, где поэтика Марселя Пруста решительно вышла из моды, чему подтверждением послужил громкий успех открыто антипрустианского романа Селина «Путешествие вглубь ночи» (1932).

Мы полагаем, что в сюжетной канве фельзеновского «романа с писателем», данный рассказ, опубликованный за год до книжной редакции «Писем о Лермонтове», не предшествует действию в «Письмах», а хронологически продолжает его, повествуя о возвращении героини из Канн и о ее встрече с Володей после разлуки и эпистолярного общения.

С. 29. «Командитэр» – спонсор (от франц. commanditaire).

С. 29. …им приписывали и «порочные наклонности», объясняющие непонятную их близость, однако теперь эти «модные» сплетни часто распускаются без малейшего основания…  – Гомосексуализм был модным атрибутом в модернистской литературной и культурной среде как французской (Марсель Пруст, Андре Жид, Жан Кокто, Реймонд Радиге, Рене Кревель и пр.), так и эмигрантской (см. Ливак Л. К истории «Парижской школы». Письма Анатолия Штейгера, 1937–1943 // Canadian-American Slavic Studies. 2003. № 1–2. С. 83–119).

С. 32. «Бублички» – Песня на слова Якова Петровича Ядова (1873–1940), ставшая символом эпохи НЭПа и вошедшая в раннесоветский городской фольклор. Ядов написал «Бублички» в 1926 году для куплетиста Григория Красавина. Существует много текстуальных вариантов песни (См. Бахтин В. Забытый и незабытый Яков Ядов // Нева. 2001. № 2). Ниже приводим слова «Бубличков» в исполнении Леонида Утесова:

Ночь надвигается,

Фонарь качается,

Мильтон ругается

В ночную тьму.

А я немытая,

Плащом покрытая,

Всеми забытая

Здесь на углу…

Купите ж бублички,

Горячи бублички,

Гоните рублички

Сюда скорей,

И в ночь ненастную,

Меня, несчастную,

Торговку частную

Ты пожалей.

С. 32. «Расставаясь, она говорила» – музыка Петра Петровича Булахова (1822–1885), слова Л. Жадейко. Исполнители этого романса довольно свободно интерпретируют его слова. Так, цитируемый здесь куплет существенно отличается от записанных на сегодняшний день текстуальных вариантов. С. 41. Un baiser – поцелуй (франц.).

Впервые – Круг. 1936. № 1. С. 21–31.

Печатается по данной публикации.

После вихря критических отзывов и словесных дуэлей между эмигрантскими литераторами по поводу «Писем о Лермонтове», писательское имя и литературная репутация Юрия Фельзена окончательно утверждаются среди самых видных творческих судеб, сложившихся в изгнании. Если традиционалисты упорно продолжают принижать эстетическую ценность художественного метода Фельзена, – так, Петр Бицилли сокрушался о языке «Вечеринки», напомнившем ему «какой-нибудь “философический” трактат или судебный приговор екатерининского времени» (Современные записки. 1936. № 62. С. 447), – критики-модернисты и стоящие за ними «младшие» литераторы-парижане, принимают язык «романа с писателем» как должное и восхищаются экономией повествовательной манеры Фельзена, чья сложность и многослойность недоступны взгляду поверхностного или предубежденного читателя. «Он обещает меньше, чем дает, – свойство редкое! – он притворяется беднее, чем есть, – и никогда не разочаровывает, если только внимательно в него вчитаться», – писал Георгий Адамович в рецензии на «Вечеринку», которую критик советовал «прочесть именно внимательно, – или не надо читать ее вовсе: с виду, с первого поверхностного впечатления, – сущий пустячок, ничтожный рассказ о ничтожной вспышке ревности. Но впечатление обманчиво. Автор не выделяет банального происшествия в “эпизод”, – он, наоборот, связывает его со своей душевной жизнью, и за мимолетной неприятностью приоткрывает целый мир причудливых получувств и полужеланий, о существовании которых мы и не догадывались» (Последние новости. 1936. № 5585. С. 3).