Нет и нет конца потоку байских стад.

В Чилбир-чоль вступили первые стада,

Задним — путь еще шесть месяцев сюда, —

Задние отары топчут Коккамыш!

Э, таким скотом Байсун не посрамишь!

Шаху калмык

о

в подушную платить —

В том для Байсары большого нет вреда, —

Брату своему платить с юрты — беда!

Хватит им скота на многие года…

Держат баи путь, свой направляя скот.

Затмевает пыль высокий небосвод.

«Путь мы завершаем», — баи говорят,

По чужой земле ступая, говорят:

«Что судьба нам даст? — вздыхая, говорят. —

Калмыки, быть может, зла не сотворят,

Но вернемся ль мы когда-нибудь в Конграт?..»

Барчин-гуль тоской-печалью налита,

Стала, как осенний лист, она желта.

Не сбылось ее желание-мечта,

Выпало ей горе в юные лета!

Суженый ее, Хаким ее — далек!

Плачет Ай-Барчин, а людям — невдомек…

Едет весь народ байсунский кочевой

Дальнею дорогой полугодовой,

На чужбину едет, край покинув свой,

Едет по зеленым землям калмык

о

в,

Корм скоту в пути — подножный, даровой,

Лакомится скот диковинной травой.

Встретится калмык — качает головой,

Встретится другой — глядит, как сам не свой,

А в себя придет — поднимет плач и вой!

Ой, не травы это, это — злак живой! —

Баям труд неведом хлебный, полевой, —

Хлебные посевы спутали с травой!

Вот, что с ними сделал небосвод кривой!

Край в пятнадцать дней пути — опустошен.

На земле калмыцкой — горький плач и стон:

Тамошний народ на голод обречен,

Смотрит на пришельцев, горем поражен.

Чем кормить ему своих детей и жен?

Видя, как потоки байских стад текут,

Из своей страны иные прочь бегут.

«Кто этот народ?» — калм

ы

ки говорят.

«С виду — благороднолики», — говорят.

«Но от них ущерб великий!» — говорят.

«Что наш плач и крики?» — говорят они.

«Знать дадим владыке», — говорят они.

«Ой, мы горемыки!» — говорят они.

Даже не слыхали про Конграт они…

Так, в пути целых шесть месяцев пробыв, перевалив через девяносто гор, перегнали откочевавшие байсунцы в страну калмык ов скот, привели караваны свои. Некоторые баи впереди скота ехали — дорогу указывали. Прибыв на место, в землю калмыцкую, в государство Тайча-хана, [9]в Чилбирские степи, баи-скотоводы, землепашества не знавшие, всходов хлебных никогда не видевшие, посчитали их по невежеству своему за кормовую траву, — пустили на посевы свой несметный скот. Потравили, потоптали они калмыцкие хлеба, беду стране причинили, сами о том не ведая! Остановились баи в той степи Чилбир-чоль, на берегах озера Айна-коль разбили кочевье свое. А скот байсунский все идет и идет непрерывным черно-черным потоком, прах в небо взметая, движется, как несметная саранча — уничтожает хлебные посевы. Передние стада байские давно уже на берегах калмыцкого озера Айна-коль пасутся, а задние еще только выходят из далекой земли конгратской!..

Ну, и пусть они себе идут спокойно, пусть баи стоят себе в степи Чилбир, на озере Айна-коль, пасут и поят прибывающие свои стада, юрты ставят, в порядок себя приводят, а вы послушайте о том, что дальше было, о калмыцкой стране послушайте.

Увидав, что пришлые баи посевы их погубили, побежали калмыки к шаху своему — Тайча-хану. Пришел к нему один из потерпевших аксакалов-арбобов и говорит:

— С жалобой пришел я, повелитель-шах!

Сердцем своему рабу внемлите, шах!

Был я свеж лицом, как яблоко — румян,

Весь я высох, сморщен от забот, мой хан!

Сгорбила беда мой крепкий стройный стан:

Прибыл к нам народ из чужедальних стран,

Им язык какой-то непонятный дан.

То ли их страна зовется Туркестан,

То ль Байсун-Конграт. А вера их — Коран…

Как же вы о них не ведаете, шах?!

Видно, перед богом много я грешил: