И себе на шею, бедная, кладет,

[43]

Плачет и о стремя бьется головой:

«Брат мой, ты вернулся!.. Брат мой, ты живой!..»

Алпамыш, в седле сидящий, сам не свой,

Размышляет: «Если ей откроюсь я

И скажу: „Я брат твой, ты — сестра моя“, —

Ведь она ко мне прилепится тогда,

Не отстанет ведь, не пустит никуда.

Надо сделать сердце холоднее льда!..»

Как подумал, так и поступает он, —

У нее поводья вырывает он,

Говоря: «Хоть нам чубарый конь — родня,

Все ж ты возвела неправду на меня…»

Дернул он поводья — тронул в путь коня…

Горько зарыдала Калдыргач-аим:

— Поступаешь так зачем, ака-Хаким?

Пред родной сестрой прикинулся чужим!.. —

И назад за черным наром, за своим,

Бедная бредет — и стонет от тоски.

И своей дорогой едет бек Хаким, —

Сердце у батыра рвется на куски:

«Бедная моя, несчастная сестра!» —

Плачет он — вся грива у коня мокра.

Содрогалось небо, слыша этот плач.

Алпамыш пускает Байчибара вскачь, —

Едет — подъезжает к пастбищу батыр…

На пастбище этом паслось несметное стадо. Алпамыш, к пастухам обращаясь, спросил, чьих баранов пасут они:

— Слуги вы какого дома, пастухи?

Стадо вами чье пасомо, пастухи?

И налево брошу, и направо взгляд —

Сколько здесь баранов, сколько здесь ягнят!

Не видал нигде таких больших я стад.

Кто хозяин их, узнать я был бы рад.

Дело пастуха — кормить стада в степи.

На хороших травах — ешь себе да спи.

Скот умножишь — сам силен тогда в степи!

Разузнать от вас мне надо, пастухи,

Чье вы тут пасете стадо, пастухи?..

Отвечают пастухи Алпамышу:

— Байбурибий этим обладал скотом.

Бек наш Алпамыш, коль слышал о таком.

Бию Байбури наследовал потом.

Ныне Ултантаз, наш самозванный хан,

Этим всем скотом владеет, негодяй!

Слуги мы его, — что ведает чабан?

Мало ль, что еще затеет негодяй!

Угнетеньем богатеет негодяй!..

Раскормленные бараны всю степь заполнили. Проезжает мимо несметного скота Алпамыш, — удивляется: семь лет в темнице проведя, забыл он про такие богатства.

Едет он, едет, видит — на краю стада стоит почтенного вида белобородый человек, плачет, в горькой тоске восклицая:

— Э, с ребенком своим любимым разлучился я, — нет на старости покоя душе моей!

Взглянул Алпамыш, — узнал его: был это Култай-старик, друг его дорогой. Подъехал к нему Алпамыш, неузнавшим притворился, спрашивает:

— Дедушка, о чем рыдаешь, слезы льешь?

Верблюжонком, что на старости ревешь?

Печень просолишь и сердце разорвешь!..

Ты дитя ль какое ищешь — не найдешь?

Небо ль на тебя обрушило печаль?

Вспомнился ли кто, давно ушедший вдаль?

Иль умершего тебе ребенка жаль?

Сын твой или внук? Узнать о том нельзя ль?

Отвечает ему старый Култай:

— Ой! Мною оплакиваемый — не сын и не внук мой, — он сын Байбури. Были мы с ним друзьями большими. Алпамыш его имя. Между чужими слыл он сыном Култая, между своими — был его рабом дед Култай. Как хочешь — так и считай. Ушел он на чужбину, — там и погиб. Такие богатства перешли к Ултану! Об этом думая, не перестану я плакать…