Камень отвалили с их души слова.

Так их завлекла узбечка в свой силок —

Туго затянула хитрый узелок.

Говорят батыры: — Срок не так далек!..

Кто таким глазам противиться бы мог?!

Кокальдаш-батыр подумал:

«Из всех нас она, кажется, одного меня полюбила. Должно быть, сразу угадала мощь мою!»

— Даем шесть месяцев срока! — сказал он.

Не смея возражать, и остальные батыры тоже сказали:

— Шесть месяцев срока даем!

Только теперь Барчин отпустила Кокамана. Он тоже, с земли поднявшись, сказал: — Шесть месяцев срока! — сел на коня и со всеми батырами уехал…

На шесть месяцев пришлось батырам назад повернуть. Едут они — весело дорогой разговор ведут. Некоторые над Кокаманом подшучивают:

— Ну, что, Кокаман? Если мы тебе узбечку эту уступим по нашей воле, — возьмешь ее, что ли? Что ж, своим домом с нею заживешь. Боимся только, что не в свой срок ты умрешь, наслаждаясь ее любовью: случится как-нибудь, придавит она тебе левым коленом грудь, — изо рта да из носу кровь как хлынет, — изойдешь кровью, — смерть вторично тебя не минет!

А Кокаман в ответ:

— Вижу я, батыры-удальцы, — истинные вы глупцы! Кого же из вас я хуже? И я ношу панцырь в девяносто батманов, и я съедаю мяса девяносто жирных баранов, и я девяносто золотых туманов получаю от хана, и у меня сорок девушек в услуге, и я — один из девяноста в батырском полном круге… А у этой красавицы-узбечки — все одни и те же словечки: что ни слово, то про милого снова:

«Есть бесценный дар у меня —

Алпамыш, мой яр у меня,

Доблестный кайсар у меня.

В караване — нар у меня,

Даже и зимой возбужден,

Страстью круглый год опьянен,

Страшен всем соперникам он.

К милой чуть его повлекло, —

Головой разносит седло,—

Будет вам жестокая месть!

Там, на родине нар этот есть,

Алпамыш мой, кайсар этот есть!»

Однако то, что у нее на родине такой могучий нар есть — это правда. Если мы будем все так же к ней приставать, если не остынет нашей страсти пыл, — приедет этот ее конгратский нар, падет на наши головы его свирепая месть. Тогда за тысячу теньга мы купим мышиную норку, как говорит наша поговорка. По мне — пропади этот шестимесячный срок, — не пойдет нам впрок женитьба эта. Откажемся раз навсегда от этой спесивой узбечки, забудем даже ее узбекское имя! Так думаю я, — закончил Кокаман.

Посмеялись батыры, поехали дальше к жилищу своему в пещеры калмыцкие.

Песнь третья

Из десяти тысяч юрт своего племени выбрала Барчин десять джигитов-гонцов; из многочисленных коней, пасшихся на девяноста пастбищах, выбрала она десять коней, — снарядила их — и такое письмо написала Алпамышу:

«Барчин твоя, прибывшая в страну калмыцкую, которая находится на расстоянии шестимесячного пути от родного Конграта, очутилась в руках сильного врага. Девяносто батыров калмыцких замуж меня взять хотят, угрожают мне. Удалось мне отсрочку получить от них на шесть месяцев. Если имеет еще Алпамыш надежды на меня, пусть, не мешкая, приезжает за мной, а если нет — пусть развод пришлет, чтобы знала я, как судьбой своей распорядиться».

Вручила она послание свое десяти джигитам, счастливого пути пожелала им, такое слово сказав:

— Полная луна сиянье льет вокруг.

Лучник в бой берет свой самый лучший лук…

Чужедальний край — земля горчайших мук.

Выручить Барчин придет далекий друг…

Я желаю вам в пути не ведать бед,

Родине прошу мой передать привет,

Коккамышским водам, всем родным местам,

Нашему народу, что остался там,

И привет особый другу школьных лет!

Скажете: такой красавице, как я,

Никакого нет от калмык

о

в житья, —

Плачет и горюет Барчин-ай твоя!

Вас, мои гонцы, прошу я об одном:

День и ночь скача быть дальше с каждым днем.

Да хранят чильтаны вас в пути степном!

Провожая вас, я слезы ливнем лью,