Выговорилась, махнула рукой, замолчала на полувдохе, отвернувшись к окну. Пусть теперь думает о ней что хочет. Да, вот такая она, запутавшаяся в своих горестях дурочка, – сама не знает, от чего бежит, от чего спасается. Не надо было ничего говорить, наверное! Не понял он ничего! Да и как бы он понял, если она и сама в сути своих сомнений до конца не разобралась? И вздрогнула от его тихого, грустного голоса:

– А знаешь, а я очень хорошо тебя понимаю… Вот ты сейчас сидишь и наверняка думаешь – зачем я ему все это рассказала, ведь так, да?

– Ну… Да, в общем…

– А ты так не думай. Я понимаю. Я ведь тоже, можно сказать, здесь спасаюсь… Раньше не мог определить своего состояния, а теперь могу. Точно, спасаюсь. И тоже не понимаю от чего. Просто приезжаю сюда – свежего воздуха глотнуть…

Медленно повернула голову, глянула удивленно. Даже немного страшно стало в ожидании ответных откровений, потому и спросила осторожно-насмешливо:

– Что, тоже кому-то сильно наврал?

– Нет, никому я не врал. Не в том дело. Хотя, если в глобальном смысле… Да, наврал. Мы все давно друг другу врем, и сами себе врем. Вранье стало основной нашей функцией жизни, оружием в приспособлении к условиям среды. Адаптируемся мы так. Тебе знакомо такое понятие – адаптация?

– Ну да, конечно…

– А ты хоть понимаешь, какой это сам по себе отвратительный процесс, если рассматривать объектом адаптации человека, а не каких-нибудь там козявок, птичек или морских котиков? С ними-то как раз все понятно, они и должны к условиям среды адаптироваться, какой с них спрос? А человек, разумное существо, зачем с такой страстью это делает, скажи?

– Ну, я не знаю… Чтобы в этой среде выжить как-то, наверное…

– Да, все так, когда под понятием «выжить» подразумевается хлеб насущный. А только нынче простой хлебушек, знаешь ли, вещь довольно презираемая. Нынче в понятие «выжить» совсем другой смысл вложен. Смысл, который диктует та самая пресловутая среда, для которой ты должен быть глянцево-успешным, и все тут! И адаптируйся под эту глянцевую успешность как можешь! Внешним видом, вкусовыми пристрастиями, манерами поведения, боком, скоком, кто вприсядку, кто галопом, кто презреньем, кто почтеньем! Все в дело пойдет!

– Но ведь не все же…

– Да все, все! Вот ты сама – разве не адаптируешься?

– Не знаю… Наверное, да. Только я, как бы это сказать… Без удовольствия адаптируюсь. Надеваю каблуки с копытами, а сама их терпеть не могу, в институте бизнеса учусь, но никаким бизнесом заниматься охоты нет… Даже с бойфрендом жила не потому, что так уж сильно его любила, а потому, что так надо… А кому, по сути, надо-то?

– Ну как – кому? Нынче такое скороспелое сожительство – шаблон среды. Вот ты под него и адаптируешься. Ничего, это еще цветочки, со временем насобачишься…

– Да? Вообще-то противно, знаешь…

– Конечно, противно. Кто ж спорит? Мы сами запихиваем свою жизнь в шаблон, как цветы в хрустящий целлофан. Мне почему-то всегда обидно видеть эти нарядные букеты… Из-за кружевной обертки цветов-то и не видно! А они ведь живые, они сами по себе – жизнь!

– Да, да! Это ты хорошо сказал, про цветы в целлофане! Получается, мы не только свою жизнь, мы даже цветы умудрились в шаблон запихать! Жалко…

– Ну да…

Он вдруг сник, глянул куда-то поверх ее головы и будто улетел мыслями, машинально теребя в руках очищенную тараньку. Странный какой – сам начал интересный разговор и сам же его прервал на полуслове. И глаза такие вдруг непонятные сделались, неживые будто. Может, надоело ему философствовать? Тогда, наверное, пора сматываться отсюда? Дал выговориться, и спасибо, брат? Никогда не забуду твоего во мне участия?

Она уже оперлась руками о стол, чтобы встать вместе с вежливыми словами прощания, как он вдруг снова заговорил, как ей показалось, немного равнодушно:

– Я к чему этот разговор-то завел, про адаптацию… В общем, ты особо не грузись со своим враньем. Наоборот, хорошее вранье у тебя получилось. Протестующее. Ведь по всем параметрам адаптации ты должна была мать поддержать, правда? Она тебя кормит, учит, каблуки с копытами покупает… А ты сделала так, как тебе душа велела. Молодец, одобряю. Пива хочешь?

– Нет. Правда, не хочу.

– Странно… Нынче все малолетки пиво пьют.

– Ну, во-первых, я не малолетка, а во-вторых… Считай, что это тоже протест. Все пьют, а я не пью. Потому что не люблю.

– И опять – молодец. А траву косила тоже из протеста?

– Нет. Это было состояние души.

– Ишь ты… А знаешь, ты мне все больше и больше нравишься, чертенок Санька!

Глаза его вдруг ожили, уставились на нее с веселым интересом. Да, да, она не ошиблась! Был в них именно тот самый интерес, чисто мужской, которого в Кирюшиных глазах, к примеру, сроду не наблюдалось! Да и в других мужских глазах, на ее мексиканское грубое личико направленных, тоже… Или это выпитое пиво такой интерес спровоцировало? Как там говорят – не бывает некрасивых женщин, бывает мало выпивки?

– Что ж, мне пора… – смутившись, торопливо поднялась она со скамьи. – Спасибо за разговор, за угощение… Меня там давно уже баба Сима потеряла!

И – чуть не вприпрыжку скатилась с крыльца, бегом через огород, к родному плетню! Лихо его перемахнула, чуть не сшибив с ног идущую от колодца с ведром бабу Симу.

– Да тихо ты, оглашенная! Всю воду из-за тебя расплескала! Где так долго блыкалась-то? Я проснулась, тебя и нет…

– Давайте я понесу, баб Сим!

– Да на, возьми… А чего ты там делала-то, на Ивановой усадьбе?