Шрифт:
Именно такого рода пряники и были, наверное, обещаны синхронистке Мезенцевой.
А иначе ради чего ей оставалось существовать Баборыбой?
Тут Куропёлкин удивился себе. С начатого было самокопания он с легкостью соскользнул на соображения о странностях выбора Людмилы Мезенцевой. Да тебе-то что в её выборе? Продолжать с ней совместное проживание ты теперь, похоже, не собираешься. В крайнем случае придётся соблюдать приличия два года. И что правомочно — проводить время в комнатах для размолвок. Кроме всего прочего, он мог бы объявить, что необходимость в общении с Баборыбой исчерпана и допустимо речное существо отпустить в воды Мезени и её притоков.
Но это не завтра. И тем более не сегодня.
А сегодня следовало вынести приговор именно себе, но не с требованием высшей меры или прижизненного исполнения, а хотя бы на несколько лет вперёд, скажем, до сорокалетия.
Подвиг, зачем-то необходимый другим, Куропёлкиным отвергался, он мог лишь помешать выправлению его судьбы и приданию ей смысла.
270
Но в тот день приговор себе Куропёлкиным вынесен не был. И не была принята им же программа исправления собственной судьбы.
По поводу исправлений никаких перспективных мыслей выдавить он из себя не смог. То являлось к нему некое понимание, даже с вариантами, способов изменений и своей натуры, и сути её проявлений, но сейчас же оно затуманивалось, причём не серым, почти прозрачным и влажным тюлем из оврага, а плотным, будто бы из клочьев хлопка, и клочья эти не опадали и не разлетались.
Ну ладно, решил Куропёлкин, что-нибудь рано или поздно придёт в голову…
А вот возвращаться в Шалаш, к Баборыбе, Куропёлкина, естественно, не тянуло.
Он и думать о ней не хотел. Но и отделаться от мыслей о ней не получалось.
Впрочем, если соображения о переменах в судьбе то и дело замутнялись (или искажались) наплывами тумана, то мысли о Мезенцевой-Баборыбе слоились. Или шевелились внутри слоёного пирога. Отчего Баборыба стала ему противна? Не виноват ли в этом был он сам, Евгений Макарович Куропёлкин, и не сам ли он породил её фальшь и стремление к обману? Он… Мошенниками можно было признать Селиванова, менеджера Анатоля, профессора Удочкина и ещё многих лиц, неизвестных Куропёлкину. Но направление-то мошенничества указал им он. Другое дело, что наверняка в поисках Баборыбы ловцы её забрасывали свои сети или удилища с блёснами в гущи жарких и суетящихся женщин, а отозвалась на приманку одна — Людмила Афанасьевна Мезенцева.
А может быть, и не одна. Но в подходящие была определена именно Людмила Афанасьевна, Мила-Лося.
Так стоило ли относиться к ней с брезгливостью? Не следовало бы вылить помои из ушата себе на башку?
Он-то каков молодец и красавец!
Лосю-Милу надо было прежде всего пожалеть.
И всё равно желание спуститься в Шалаш не возникало.
Единственно, что сверчком запечным тренькало в Куропёлкине: а что за прогулку совершала ЕГО Баборыба по некошеной траве в ампирном наряде с господином Трескучим и какие основательные слова Трескучего вызывали её послушные кивки.
Но лень было тащиться в Шалаш и ниже достоинства — выспрашивать о наставлениях здешнего воеводы Трескучего-Морозова и его замыслах (или промыслах).
Четыре дня Куропёлкин (зарядку, правда, делал) валялся на лежанке с книгами в руках и под боком. Кстати, обнаружил среди доставленных ему книг — русско-эскимосский словарь.
271
— Эй, сожитель! — услышал Куропёлкин, задремавший было после двух обеденных стейков и борща.
Поднял голову. Увидел: из спуска в погреб (крышка спуска была откинута) появляется голова с горящими глазами будто бы влюблённой в человечество Баборыбы.
— Кто позволил? — опустил ноги на пол Куропёлкин.
— Не хами! — встала перед ним Баборыба. — Мне позволено контрактом.
— Я не подписывал с вами контрактов! — возмутился Куропёлкин.
— Кому нужны твои подписи и контракты! — рассмеялась Баборыба.
Она схватила Куропёлкина за руку, дёрнула его и потащила за собой.
— Мне без тебя скучно, — по ходу движения объяснила она. — Я приглашаю тебя в воду.
Даже в дни её физиологического процветания Баборыба силу и наглость не проявляла, всячески давала понять, что она тварь второстепенная, готовая подчиняться желаниям повелителя, даже самым удивительным и, возможно, малоприятным для неё, и уж во всяком случае не перечила им, сейчас же сама выглядела явной лидершей, хозяйкой положения (может, и ощущала себя таковой). Куропёлкин воспринял её ведущей в танце, в танго ли, в фокстроте ли, новизна в поведении барышни для совместного проживания вызвала его любопытство. И он, не освобождая своей руки из наручника её крепких пальцев, прошествовал сквозь помещения Шалаша, а потом и подземным ходом — прямо к Аквариуму.
А может, у неё в организме происходит нечто такое, что требует немедленного сеанса под водой, принялся оправдывать себя Куропёлкин, ведь совсем недавно она проклинала воду и обещала более в неё не лезть.
— Подымайся в свой предбанник. Я — в свой, — указала Баборыба. — Там и переоденемся. Встретимся в воде.
Водружение плавок на бедра Куропёлкина заняло секунд семь. А подход Баборыбы к мосткам состоялся через пять минут. «Ну, бабы! — не смог не проскрипеть Куропёлкин. — И ведь спешила, и меня чуть ли не волокла! Небось торчала сейчас перед зеркалом, губы красила и орошала себя духами, и это перед нырянием в воду!»