Шрифт:
Теперь мне трудно, да и невозможно, пожалуй, дать его точный и полный портрет, для этого надо заниматься писательством профессионально. Нет, надо было записывать ежедневно, дневниково... Остается только зафиксировать запоздалое восхищение его уникальными педагогически- режиссерскими качествами, без примеров (а они были каждую секунду), без деталей и штрихов (а в них все главное), остается положиться на память чувств и т. д.
Уже на второй, третий день занятий с ним все наши программы минимум («получить диплом») были прочно (и не насильственно) похоронены, раздавлены азартом и интересом творчества, истинного сценического творчества — игры, в которую мы кинулись вслед за ним с радостью, детским желанием и с какой-то сластью...
Я за свою уже немалую жизнь в театре такой способности увлечь, заразить, объединить группу совсем чужих, еле-еле знакомых между собой людей встречаю впервые! Причем все это без какой-либо натуги, без пионерских криков и залихватского оптимизма. Внешне спокойный, почти медлительный человек, часто отвлекающийся (или это только кажется, что отвлекающийся) от основной, им же предложенной, темы.
«Не спешите, только не спешите, нам некуда спешить, у нас очень много времени». Начинает казаться, что мы и не заочники, что не какой-то месяц отпущен нам на первый семестр. Хотя об этом надо отдельно, о его отношении к заочникам. Дело в том (и это, пожалуй, определяет многое), что Мих. Мих. считает, что толькотакое обучение является серьезным и естественным.
Никаких полумер, никакой снисходительности — наоборот! Скорее к зеленым «дневникам» он отнесется с пониманием, со сноской на отсутствие и житейского и практико-театрального опыта... Это не педагогический ход, нет; это — убеждение, которое он перелил в нас, здесь не обманешь, не подначишь, здесь как деньги — есть или нет! Об этом можно многое еще написать, но ограничусь этим.
Столь же много и необходимо, говоря о Мих. Михе, надо писать о его отношении к русскому искусству, вообще к России, к Руси, к ее Истории, к ее культуре. Это необъятная тема. Мне кажется, все, что мы делали с ним в течение месяца, все упражнения, тренажи, все теоретические выкладки, импровизации, бесконечные игры, этюды со словами и без слов: одиночные, парные, массовые и т. д., живые картины и пр. и пр. — все это можно вместить в два слова: мы влюблялись в Россию.
Не квасной патриотизм, не великорусский шовинизм, столь милый людям обделенным, а годами выношенное, укрепленное прочными и глубокими знаниями убеждение. Я не говорю уже о походах в музеи и галереи — это как бы самый близкий и очевидный путь, хотя и по этому пути многие проходят, так и не увидев своими глазами ничего, кроме общих мест, кроме привычных шаблонов и оценок, нет, каждая минута общения с ним была наполнена этим убеждением, этой скромной, но непреклонной правотой русского художника перед миром, перед временем.
Да, трудно теперь опять перелить ощущения в слова и отдать их бумаге, но и отнять у меня или просто поколебать эти ощущения уже никто не сможет. Никто. Никогда. Вот и первый поклон Учителю.
Не буду писать конкретно о методике, ведении занятия и проч., так как это врезается прочно, навсегда и письменной фиксации уже не требует, да и сам М.М. часто повторяет: «Этого можете не записывать, это просто надо знать всегда». Основа основ — импровизация! Если допустима такая аналогия: Бог — К.С. Станиславский, Христос — М.А. Чехов, или проще: «система» Станиславского во взгляде, в развитии, в трактовке М.А. Чехова. Непосредственные учителя М.М. — А.Д. Попов и М.О. Кнебель, это важно.
Пару слов об экзамене, который прошел, можно сказать, блистательно.
М.М. придумал и пробил устроить его в Доме-музее Станиславского, в том самом Онегинском зале, где К.С. репетировал в последние свои годы с оперно-драматической студией. Дала согласие приехать М.О. Кнебель (как потом оказалось, долго колебалась). Встреча гостей на «фамусовской» лестнице, атмосфера «дома», кресло «самого», охваченное шнурком, и его же портрет над креслом, кафедра, маленькая М.О. в центре — этого не описать.
В первом отделении приготовленные этюды, все второе — импровизации. Кроме кафедры, было много студентов-дневников, смеялись, аплодировали, — к концу настроение было уже общим.
После заседания М.О. захотела с нами поговорить. Об этом, кажется, уже черкнул в записной книжке, повторяться не буду. Говорила минут 45, потом беседовали, фотографировались (вот если б еще фотографии получились).
«А я вас помню, — говорит с улыбкой. — Я же говорила вам, что Мих. Мих. прекраснейший педагог, теперь сами убедились».
Вечером все, кто еще не уехал, сидели на квартире у Розы Тольской (водка, капуста, бутерброды). М.М. Буткевич и В.И. Скорик были с нами, хотя и недолго. Галдели, пели и были свободны. А утром рано мне уже надо было садиться в самолет и лететь в родной Омск, чтобы из первокурсника студента сразу стать мастером сибирской сцены.
Очень скучал по Тане и поэтому только спешил, спешил домой.
Омск, 10 ноября 1983 г.
Сегодня Танюша улетает в Москву вечерним рейсом. Надеемся, что она там долго не задержится, дней десять. Но лететь необходимо — надо показаться опять в ЦНИИГе своим профессорам от медицины.