Ей проще было подчиняться безоговорочным требованиям порядка в доме, чем пререкаться с мужем. («Всему свое место, и все на своем месте».) На посуде не должно быть ни пятнышка, столовые приборы должны быть начищены до блеска и разложены по ящикам: ножи — по струнке, как солдаты в строю, ложки — аккуратно, одна в другой. Домохозяйка обязана верно служить ларам и пенатам, божествам домашнего алтаря, твердил он. Не «алтаря», а «очага», безмолвно поправляла она, выметая золу и отчищая накипь. Дерек был ярым поборником аккуратности. Если что-то лежало не на месте или не по ранжиру, он, по его собственным словам, не мог сосредоточиться.

— Порядок в доме — порядок в мыслях, — говорил он.

Урсула отметила его страсть к афоризмам. Он, разумеется, не мог работать над учебником «От Плантагенетов до Тюдоров», когда Урсула одним своим появлением нарушала порядок. Гонорар за эту первую публикацию был бы очень кстати: она должна была выйти в издательстве «Уильям Коллинз». Ввиду этого Дерек оккупировал убогую столовую (стол, комод и прочее) в задней части дома и устроил там «кабинет». Вечера Урсула коротала в одиночестве, чтобы не мешать мужу творить. На двоих не должно тратиться больше, чем на одного, настаивал Дерек, и все равно они едва сводили концы с концами, а все потому, что она не научилась быть рачительной хозяйкой, так пусть хотя бы оставит его в покое, дабы он мог заработать им на хлеб. Нет, спасибо, услуги машинистки ему не требовались.

Теперь и самой Урсуле стало казаться, будто раньше она была жуткой неряхой. В Бейсуотере она частенько не застилала кровать и оставляла в раковине немытые кастрюльки. На завтрак ей хватало бутерброда, на ужин вполне годилось яйцо в мешочек. Семейная жизнь предъявляла совсем другие требования. Утром нужно было приготовить полноценный завтрак, причем минута в минуту, непосредственно перед подачей на стол. Дерек не мог опаздывать в школу и рассматривал трапезу — литанию овсянки, какого-нибудь яичного блюда и гренок — как торжественное (и одинокое) причастие. В течение недели яичные блюда менялись в строгой последовательности: яичница-глазунья, яичница-болтунья, яйца всмятку, яйца пашот, а в пятницу — яйца вкрутую с долгожданной копченой селедкой. По выходным Дерек любил яичницу с беконом и сосиской плюс крупяную колбасу. Яйца покупались не в магазине, а на небольшой ферме, так что Урсуле приходилось еженедельно отмахивать пешком три мили туда и три мили обратно, потому что Дерек после переезда в Уилдстон продал оба велосипеда, «чтобы подкопить денег».

Ужин тоже оборачивался кошмаром: она должна была изо дня в день изобретать новые кушанья. Жизнь свелась к бесконечной череде отбивных, бифштексов, запеканок, рагу и жаркого, не говоря уже о разнообразных десертах, которые требовались ежевечерне. «Я стала рабыней поваренных книг!» — с напускной веселостью писала она Сильви, хотя чтение мудреных рецептов отнюдь не располагало к веселью. Урсула прониклась запоздалым почтением к миссис Гловер. Конечно, в распоряжении миссис Гловер всегда была просторная кухня, изрядная сумма денег и целая батарея кухонных принадлежностей, тогда как в Уилдстоне кухня была оснащена чрезвычайно скудно, а еженедельно выделяемых Урсуле средств не хватало, и она всякий раз получала выволочку за транжирство.

В Бейсуотере она как-то не задумывалась о деньгах: там всегда можно было сэкономить на еде или пройтись пешком, чтобы не тратиться на метро, а в случае необходимости перехватить у Иззи или Хью, но теперь, при живом муже, она не могла залезать к ним в долги. Дерек не потерпел бы такого удара по своему мужскому самолюбию.

Через несколько месяцев семейной жизни Урсула поняла, что свихнется, если не найдет себе какое-нибудь занятие для души. Каждый день по пути в магазин она проходила мимо теннисного клуба. С улицы было видно только деревянный забор с натянутым поверху сетчатым ограждением и зеленую дверь в белой оштукатуренной стене, но призывный стук теннисных мячей заставил ее в один прекрасный день войти в зеленую дверь и узнать условия приема.

— Я записалась в теннисный клуб, — сообщила она Дереку, когда тот вернулся с работы.

— А со мной почему не согласовала? — спросил Дерек.

— Разве ты играешь в теннис?

— Нет, не играю, — ответил он. — Речь о том, что ты не спросила разрешения.

— Я не знала, что обязана спрашивать разрешения.

По его лицу пробежала тень — в точности как тогда в кафе, когда Сильви во время свадебного обеда поправила его цитату из Шекспира. На этот раз тень исчезла не сразу, и он трудноуловимым образом изменился, будто внутренне съежился.

— Ну так как, можно? — спросила она, сочтя за лучшее проявить кротость и сохранить мир.

Неужели Памми так же испрашивала разрешения у Гарольда? Ожидал ли Гарольд таких вопросов? Урсула не могла знать наверняка. Она понимала, что ничего не смыслит в семейной жизни. А уж союз Сильви и Хью вообще оставался для нее вечной загадкой.

Она раздумывала, какой же аргумент приведет Дерек против ее занятий теннисом. Похоже, именно это пытался решить и он сам, но в конце концов неохотно сдался:

— Ладно. Если, конечно, ты не забросишь дом.

За ужином (тушеные бараньи котлетки с картофельным пюре) он вдруг резко поднялся из-за стола, схватил тарелку и запустил ее через всю комнату, а после молча вышел из дому. Когда он вернулся, Урсула уже собиралась ложиться спать. Все с тем же видом оскорбленной добродетели он процедил «приятных снов» и улегся рядом, но среди ночи разбудил ее, взгромоздившись сверху и проникнув к ней внутрь без единого слова. Как тут было не вспомнить цветы глицинии.