Коляска отъехала, стих звук ее колес. Мы с сэром Генри вошли в дом, за нами тяжело захлопнулась дверь. Мы очутились в просторном зале с высокими потолками и стенами, обшитыми почерневшими от времени дубовыми панелями. В большом старинном камине, за витой чугунной решеткой, украшенной фигурами двух огромных лежащих собак, потрескивали поленья. Подойдя к нему, мы протянули руки к огню, так как за время поездки мы основательно продрогли. Немного согревшись, мы начали рассматривать зал и единственное окно его, узкое и длинное, уходящее под самый потолок, с многочисленными квадратиками цветных стекол, а также гербы и оленьи головы, развешенные по стенам. От них, смутно виднеющихся в приглушенном свете лампы, веяло торжественностью и величием.

– Все так, как я себе и представлял, – негромко произнес сэр Генри. – Именно так и должен выглядеть старинный родовой дом. Вы только подумайте, пять поколений моих предков жили здесь. Невольно чувствуешь почтение к этим стенам.

Я взглянул на него и увидел, как его серьезное лицо осветилось почти мальчишеским волнением. Свет падал на сэра Генри, длинные тени тянулись от его фигуры, пересекали пол и, падая на стены, уходили к потолку. Со стороны они казались тонкими опорами гигантского балдахина. Берримор, разнеся по комнатам наш багаж, и вернулся в зал. Сдержанный и величественный, как и подобает вышколенному слуге, он стоял перед нами. Наружность у него была впечатляющей: высокий, сухощавый, с бледным, непроницаемым лицом, оттененным прекрасной окладистой бородой.

– Прикажете подавать обед сейчас?

– А он готов?

– Будет готов через несколько минут, сэр. Горячую воду вы найдете в своих комнатах. Я и моя жена, мы будем рады, сэр Генри, оставаться здесь, пока вы не сделаете новых распоряжений. Вы, полагаю, скоро поймете, что в новых условиях дом нуждается в дополнительной прислуге.

– О каких это новых условиях вы говорите?

– Я имею в виду то обстоятельство, что сэр Чарльз вел довольно одинокую жизнь. Вам, как человеку молодому, вполне естественно, понадобится общество. Нетрудно ожидать некоторых изменений.

– Говорите конкретно, Берримор. Вы что, хотите уходить?

– Если вам так будет удобнее.

– Да вы с ума сошли. В течение пяти веков ваши предки служили Баскервилям. Неужели вы думаете, что я вас так легко отпущу? Нет, нет, ни в коем случае. Я не собираюсь порывать старые традиции.

На бледном лице дворецкого промелькнула слабая тень волнения.

– Мы с женой чувствуем то же самое. Но, скажу прямо, мы сильно привязались к сэру Чарльзу. Смерть его явилась для нас страшным ударом. И теперь нам больно оставаться здесь, в Баскервиль-холле. Простите меня, сэр Генри.

– Но чем вы собираетесь заниматься?

– Полагаю, что нам удалось бы преуспеть в каком-нибудь маленьком деле. В благодарность за нашу преданность сэр Чарльз завещал нам некоторую сумму. Он не оставил нас своей щедростью, – дворецкий помолчал. – А теперь позвольте мне, сэр Генри, показать вам комнаты.

Вверху зала по всему периметру шла квадратная галерея, куда вели две лестницы. От центра галереи вдоль всего здания тянулся длинный коридор с дверями многочисленных спален. Моя спальня находилась рядом со спальней сэра Баскервиля. Наши комнаты были обставлены немного посовременней, чем остальная часть дома. Веселенькой расцветки обои и несколько свечей развеивали мрачное настроение, охватившее меня с того момента, как я подъехал к Баскервиль-холлу.

Гостиная, в которую мы попали, выйдя из зала, оказалась столь же угрюмой. Это была длинная узкая комната с возвышением для стола и сидящих за ним Баскервилей. На ступень ниже рассаживались их вассалы. Вверху, чуть ниже потолка, находилась небольшая галерея для музыкантов. Над нашими головами тянулись почерневшие от времени балки, темнел покрытый копотью потолок. Освещалась комната факелами. Вполне возможно, что их яркий свет, а также буйство стародавних пиров некогда скрашивали угрюмую обстановку гостиной, но только не сейчас. Двое безукоризненно одетых джентльмена, сидящих в свете слабенькой лампы, чувствовали себя подавленными. Голоса их звучали глухо и безрадостно. Довершали скорбную обстановку портреты ушедших поколений Баскервилей, одетых в самые разнообразные костюмы – от рыцарских доспехов времен Елизаветы до буклей эпохи регентства. В такой мрачной, тягостной компании не хотелось даже разговаривать. Мы с сэром Генри изредка перебрасывались ничего не значащими фразами. Не знаю, как молодой лорд, но я был чрезвычайно рад, когда обед наконец-то закончился, и мы смогли уйти в современно обставленную бильярдную, чтобы выкурить по сигарете.

– Да, местечко не навевает особой радости, – заметил лорд Генри. – Возможно, когда-нибудь я и смогу к нему привыкнуть, но сейчас оно меня просто удручает. Про моего дядю говорят, что он был несколько странен в своем поведении. Ничего удивительного, если учесть, что он столько лет жил в этом доме совершенно один. А, может быть, мы просто устали. Если хотите, давайте отправимся отдыхать. Кто знает, может, утром все покажется нам намного милее.

Перед тем, как лечь, я открыл шторы и посмотрел в окно. Оно выходило на поляну, расстилавшуюся перед выходом из зала. Ветер гнул макушки деревьев, на ветках шелестела листва. В разрывах между стремительно проносящимися облаками мелькал месяц. В его холодном свете я увидел за деревьями зубцы скал и бесконечный изгиб края болот. “Какое тоскливое, пугающее место”, – подумал я, закрывая штору. Мое последнее впечатление от Баскервиль-холла ничем не отличалось от остальных.

Но, как вскоре оказалось, оно было не совсем последним. Я лег, но, несмотря на усталость, не мог уснуть. Сон не шел ко мне. Я ворочался с боку на бок. В окутавшей дом мертвенной тишине я отчетливо слышал бой часов, отстукивающих четверти часа. Внезапно, когда на Баскервиль-холл уже опустилась ночь, помимо звона часов я начал слышать и другой звук. Это был плач. Вначале очень тихий, он постепенно становился все более отчетливым. Подумав, что я ошибаюсь, я прислушался. Плач стал еще громче. Теперь я уже мог безошибочно сказать, что где-то очень недалеко от моей комнаты, в доме рыдает женщина, рыдает горько, так, словно сердце ее разрывается от тяжелого горя. Я поднялся и сел на кровати. Звук прекратился. Не менее получаса я напряженно вслушивался, ожидая вновь услышать этот плач, но ответом мне был лишь бой часов и шорох плюща на стене за окном.