Орал, разумеется, наш пленник.

— Связать-то мы его связали, а рот не заткнули — и чем, спрашивается, думали?! — возмущенно пробормотал я себе под нос. Встал, помотал головой, пытаясь отогнать своего приятеля Морфея, который скребся в мою дверь, как блудный, но любимый кот.

Кое-как оклемавшись, я потащился на корму.

Вообще-то я не слишком надеялся, что мне удастся утихомирить несчастного Давыда Разъебановича, которого, по большому счету, можно было понять. Думаю, даже богатая приключениями пиратская жизнь редко преподносила ему такие сюрпризы. Но я чувствовал, что обязан хотя бы попробовать. Во-первых, я сам был не в восторге от этого концерта, а во-вторых, опасался, что вопли нашего неугомонного пленника рано или поздно нарушат таинственную медитацию Хэхэльфа, благодаря которой наш корабль совершенно самостоятельно и в высшей степени жизнерадостно несся по темной зелени моря, словно его снабдили мощным мотором.

— Ибьтую мэмэ, Давыд Разъебанович! — строго сказал я пирату. К моему величайшему изумлению, он притих и уставился на меня почти с надеждой. Не знаю уж, что его успокоило: знакомая рожа или сладостные звуки родной речи.

Между нами воцарилось напряженное молчание. Я очень хотел объяснить пленнику, что кричать не надо и тогда все будет хорошо, но мне не хватало словарного запаса. Так что я ограничился языком жестов: приложил палец к губам и сделал страшные глаза. Пират растерянно моргнул и уставился на меня мутными младенческими очами. Но стоило мне отойти на несколько шагов, как он тут же снова принялся сотрясать воздух дивными созвучьями своего великого и могучего языка.

Я вернулся и снова скорчил угрожающую рожу. Давыд Разъебанович тут же заткнулся и устремил на меня бессмысленный взор, полный немого обожания. Я понял, что мне придется сидеть рядом с этим существом, пока мы не доберемся до места назначения — или же слушать его вопли, на выбор! Оба варианта не вызывали у меня энтузиазма.

Наконец меня осенило. Я почти бегом отправился в каюту Хэхэльфа, перевернул там все вверх дном и нашел-таки бутылку вина, обещанную мне гостеприимным хозяином. Яне был уверен, что это — настоящий выход из ситуации, но хоть какая-то передышка была гарантирована.

Я вернулся к нашему крикучему пленнику, на ходу откупоривая бутылку. Без долгого предисловия сунул горлышко бутылки в распахнутый рот Давыда Разъебановича — так суют соску разбушевавшемуся младенцу. Через несколько секунд на его лице появилась блаженная улыбка.

— Ибьтую мэмэ, Маггот! Фузденец! — прочувствованно пробормотал он и умолк, сосредоточившись на любимом занятии. Я с облегчением перевел дух и пошел проверять, не высохла ли моя одежда.

Оказалось, что свежий морской ветер сделал свое дело не хуже автоматической сушилки, так что я мог расстаться с «пижамой» своего благодетеля Хэхэльфа и снова стать человеком. Да и мои драгоценные ботинки были в полном порядке, невзирая на давешнее купание, — все-таки мне с ними чертовски повезло! Волшебное одеяло Ургов тоже высохло. Как раз вовремя: я уже начал зябнуть.

Жизнь была прекрасна и удивительна: опустошив бутылку вина, наш пленник не возобновил свои душераздирающие вопли, а тут же крепко заснул — я и надеяться не смел на такую удачу! Хэхэльф по-прежнему пребывал в трансе, так что я мог наслаждаться молчанием и одиночеством. Что ж, после круиза в обществе страмослябских джентльменов я научился ценить эту роскошь!

«Как все это напоминает времена моей юности, — весело подумал я. — Один приятель пьян в стельку, другой обожрался какой-то психотропной дряни, а я, как всегда, трезвый, голодный и счастливый, что меня наконец-то оставили в покое. Осталось только уставиться в небо пылающим взором и написать какой-нибудь дрянной стишок о любви, смерти и римских патрициях периода упадка заодно…»

Идея «уставиться в небо пылающим взором» была не так уж плоха, поэтому я немедленно привел ее в исполнение. А вот от писания стихов все-таки воздержался: иногда мое самообладание — это что-то!

Вместо того чтобы рифмовать всякие дурацкие строчки, я просто тихо шепнул: «Овётганна», — и вздрогнул, когда холодное прикосновение ветра к моей щеке показалось мне намеренным и осознанным жестом, а не заурядным перемещением воздушных потоков. Он пытливо ощупывал мое лицо, как слепой, который хочет составить представление о внешности нового знакомца… Несмотря на тревогу, которую принес ветер, мне было так хорошо на мокрой от брызг палубе несущегося неизвестно куда пустого корабля, что я заранее смирился со всеми грядущими выходками моей полоумной судьбы: если уж эта стерва оставила меня в живых, да еще и расщедрилась на такой подарок, значит, ей все можно!

Когда маленькие разноцветные солнышки одно за другим поползли вниз, я увидел, что мы приближаемся к берегу. То есть берег-то я видел в течение всего путешествия: линия горизонта слева по борту была значительно толще и темнее, чем ей положено, и я решил, что это и есть побережье острова Халндойн. А теперь эта толстая темная черта постепенно приближалась. Я переместился на нос корабля и во все глаза уставился на гипотетическую землю, изо всех сил пытаясь разглядеть хоть какие-то подробности.

Нет зрелища, более завораживающего, чем незнакомая земля, особенно если она открывается твоему взору с кокетливой неторопливостью профессиональной стриптизерки. Только что взгляд зацепился за темно-зеленую точку, а через несколько минут это крошечное пятнышко разбухает и пенится, как закипающее на медленном огне варево старой колдуньи, и вдруг превращается в густую рощу незнакомых деревьев. А бледные крупинки, разбросанные по темному фону, оказываются уютными одноэтажными домиками — кажется, еще немного, и можно будет разглядеть в окнах лица их обитателей…