Шнелль остался на месте, как, впрочем, и десятник, возможно, сразу заподозривший неладное, однако все равно глядевший вслед кинувшимся в темноту товарищам.

— Да кого вы там увидали? — недовольно произнес он спустя несколько мгновений. — Нет там никого. А если кто и бродит, то почему обязательно лазутчики? Скоро уже тени бояться станем! А Ольсен мне наврал: ты-то уж точно по выговору не поляк!

И он наконец повернулся к Шнеллю и посмотрел ему в лицо.

Трудно передать выражение, которое появилось на широкой физиономии пана десятника, очень забавно украшенной короткими усами, почти вертикально торчавшими по обе стороны носа, когда он вдруг узнал Хельмута. От изумления и ярости поляк на миг лишился дара речи, а в следующее мгновение уже ничего сказать и не смог бы. Последнее, что он увидел, была ослепительная белозубая улыбка немца. Она сверкнула ярче тонкого лезвия кинжала, который Хельмут с обычной своей быстротой выдернул из-за пояса.

Спустя короткое время из темноты показались Михаил и Якоб. Они шли спокойным шагом, неторопливо переговариваясь на ходу.

— Не поймали? — нарочито громко спросил Хельмут, полагая, что по ту сторону ворот их могли слышать.

— Поймали-поймали! — со смехом отозвался воевода. — Наши оказались. Напились, как свиньи, и притащились вместо Китай-города сюда. Вот дурни! В такой мороз можно и насмерть замерзнуть, если долго проболтаться.

Подойдя, он мотнул головой назад и произнес уже шепотом:

— Будем надеяться, что в ближайшее время караул там не пройдет. А где пан короткоусый?

— Ему теперь тепло! — сообщил немец и выразительно указал глазами на ближайший сугроб.

— Прошу прощения! — вмешался Якоб. — Но если я пока что с вами, значит, вы все же решили меня нанять, да? Когда господин русский расколол этим двоим головы рукояткой пистолета, я, право, был уверен, что сейчас стану третьим!

— Уверен ты не был, — усмехнулся Шейн. — Не то б пытался сопротивляться, либо побежал бы. А ты стоял, точно столб.

— Да я и ахнуть не успел! И потом, какой смысл бежать или сопротивляться, когда ваш пистолет еще не был разряжен?

— Это он нарочно корчит из себя труса, чтоб мы его не опасались! — заметил шепотом Хельмут. — На самом деле он вовсе не трус. А вот здравого смысла у него и в самом деле хватает. Ну, и как там за воротами? Ого, а мы вовремя управились!

В ответ на его слова ворота действительно заскрипели и отворились. Из них показались человек пять польских пехотинцев и еще один десятник, скорее всего — командир внутреннего караула.

— Что у вас тут за шум? — спросил он Хельмута, ибо тот оказался к нему ближе всех.

— Пьяные спутали дорогу и шатались вблизи монастыря, вместо того, чтобы идти греться к себе, в Китай-город! — ответил Шнелль. — А мы в них едва стрелять не начали!

— Невелика была бы потеря! — сморщился десятник. — Таких вояк я бы и сам отстреливал. Давно вы заступили на караул?

— Да только что. И для начала побегали… Ничего, теплее будет стоять.

— Германцы? — на сей раз в голосе поляка не было ни пренебрежения, ни недовольства «нечистотой крови» караульных. Просто любопытство.

— Двое германцев и один швед, пан десятник.

— Хм! — поляк передернул плечами под бурнусом. — Ну да, знаю я наших. Панам мерзнуть неохота… А потом ворчат, что у нас половина войска польска уже не польское! Желаю не околеть на карауле.

Ворота захлопнулись. Скрипнул засов.

— Ясно! — шепнул Михаил. — Запираются даже от своего караула. Боятся.

— Что теперь? — спросил Якоб, явно все более и более норовивший показать свою готовность помочь возможным «нанимателям».

— Теперь — через стену и к темнице, — вместо Шейна ответил Хельмут. — Метель нам помогает — ворот даже и при свете фонарей за двадцать шагов не рассмотришь. А чтобы издали никто не заподозрил неладного, попробуем сделать вид, что усердно стоим на карауле.

С этими словами он взял три пики (благо Михаил догадался принести с собой оружие убитых им поляков), воткнул их в снег по обе стороны ворот (третью — чуть в стороне) и старательно нацепил на них бурнусы, для верности закрепив вокруг древков завязками от капюшонов. С некоторого расстояния действительно могло показаться, что это стоят караульные, плотно закутавшись в плащи и надвинув капюшоны на лица, чтобы защититься от метели. Само собой, уловка могла сработать только если посмотрит случайно проходящий мимо человек, а не окликнет разъезд караульных (два таких встретились им по дороге). Но тут оставалось только молиться и уповать на удачу, которая пока что оказывала лазутчикам свое благоволение.

Полковник Гонсевский был родом настоящий ясновельможный пан. Он всегда об этом помнил и всегда этим гордился. А с другой стороны, родовитые родители почти не оставили ему наследства, и служба в армии стала для него не почетной необходимостью, как для прочих молодых польских дворян, а, увы, необходимостью горькой — иначе ему было никак не завоевать себе должного положения.

Он был не робкого десятка, служил исправно и все свои чины заработал в боях, особенно отличившись в войне со Швецией, после которой и стал полковником, почти другом и доверенным лицом самого гетмана Жолкевского.