А Младич всё это время в полной экипировке: на голове — пилотка-титовка, на ней — пятиконечная звезда, на машине — югославский флаг! А в корпусе всё ещё сидят генералы — македонец и словенец, строчат какие-то бессмысленные, никому не нужные рапорты в Белград…

В те дни случались всякие недоразумения, и в армии, и среди резервного состава. Один из самых драматичных эпизодов был, когда крагуевский бронетанковый батальон, резервный состав, не выполнил приказ тогдашнего командира 180-й моторизованной бригады в Бенковаце: отступил с занимаемых позиций и оставил усташам танки в полной боевой готовности и с включёнными двигателями!

Услышав это, Ратко срочно двинулся к Бенковацу. Расстояние от Книна до Бенковаца — 60 км. Как только добрались, он приказал командиру построить солдат и выступил перед ними с речью:

— Мы — солдаты Югославской народной армии! В конце концов, мы — сербы, и должны защищать наш народ. Мы не должны допустить бойню, нас не должны разделять ни звёзды, ни кокарды, ни что-либо ещё.

И в конце Ратко приказал:

— Слушай мою команду! Налево кругом — на фронт!

В таких группах всегда найдётся какой-нибудь крикун-подстрекатель, который будет действовать наперекор. Один такой крупный, неопрятный, весь заросший бородой закричал:

— Мы не пойдём! Как ты, полковник, можешь нам приказывать идти на погибель! Мы сюда из Крагуеваца приехали, а теперь должны ещё и их сёла защищать!

Ратко отрезал:

— Дурак и есть дурак, по-другому тебя не назовёшь! Когда до тебя дойдёт, что здесь-то ты и защищаешь свой Крагуевац, будет уже поздно. И я тебе советую понять это как можно быстрее. У всех остальных есть минута, чтобы вернуться на позиции. Кто не хочет, пусть выйдет на шаг вперёд, а ты, товарищ капитан, кто выйдет — стреляй!

Развернулись. Мигом. И все прямиком на фронт.

Таких выступлений в те дни было много. Книнскому корпусу, как подразделению ЮНА, нужно было время, чтобы сблизиться с народом и объединиться с ним. И даже не столько с народом, который на самом деле любил ЮНА, сколько с какими-то ее начальниками, которые были по сути псевдонационалистами. В Книне они кричали:

— Айда, люди, на Загреб!

А когда мы как-то ночью устроили облаву в Книне, то арестовали больше 480 дезертиров! И все — из местных. И это вызывало большое недовольство в самой ЮНА, которую по-прежнему составляли солдаты из Македонии, Воеводины, Сербии. Им было обидно, что они, всё бросив, приехали защищать Книнскую Краину, а сами жители Книна прячутся по домам. Ратко уже вскоре после прибытия успешно разрешал такие недоразумения. Ситуация в Книнской Крайне изменилась к лучшему, да и сотрудничество с Мартичем тоже наладилось, особенно после освобождения Киево.

А Киево — это село в 15 километрах от Книна, если идти на Синь. До Второй мировой войны, до 1939 г., это село было полностью православным. А потом с ним произошло то же, что и с Западной Герцеговиной в те годы: их заставили принять католичество! За два года под влиянием духовенства бывших сербов превратили в самых лютых усташей. И жители села Киево в 1941 г. в соседнем селе Цивляне зарезали сорок одного серба! Все — их родственники и друзья.

Итак, Киево было буфером между сербскими силами в селе Полачи над Книном и другими, такими как Цивляне, Цетина, источники Цетины и др. В тех сёлах находились силы ЮНА и сербское население, а Киево нас от них отрезало. Мы должны были провести толковую военную операцию, которую новый командир корпуса Шпиро Никович поначалу не одобрял. (Предыдущее начальство было переведено в другую часть, а новым начальником Штаба корпуса назначен полковник Ратко Младич.)

Шпиро был против этой операции, чего мы как солдаты, не могли простить ему, потому что в Киево были захвачены в плен наши солдаты. Некоторые из них сутками находились в бронетранспортёрах, из которых не смели выйти из-за усташей и местных жителей. Ни за водой, ни за чем другим. К счастью, у нас с ними была радиосвязь. И поэтому мы знали, что с ними происходит. Один раз лейтенант, командир того взвода, выходит на связь и говорит Младичу:

— Товарищ полковник, мы даже не можем в туалет из-за них сходить!

А Ратко ему отвечает:

— А каска на что? Приспосабливайся!

В такой ситуации мы должны были провести операцию, пусть и без ведома Шпиро Никовича. Когда наши части 26 августа вошли в Киево, мы с Ратко в одном хорватском посёлке взяли в плен двенадцать вооружённых усташей, загнав их в ущелье. Мы вдвоём прорвались к ним, и там было на что посмотреть: вооруженные усташи как обычно нацелили своё оружие на окруживших их хорватов, штатских лиц, чтобы, если мы к ним двинемся, перебить их в первую очередь! У каждого из усташей — а все они одинаково подстрижены — на затылке изображена «шаховница»! [47] И всё равно мы их взяли.

Тогда же Ратко захватил и 12-миллиметровую зенитную пушку, но без прицельного устройства. Тем не менее берём её, прикрепляем к «пуху» Младича и они отправляются колонной на Книн. Я отстаю и нахожу ещё одну такую же пушку, только с прицельным устройством. Привожу его в Книн и показываю Ратко. Ну, тут он чуть с ума не сошёл:

— Да ты меня, малый, переплюнул! Я знал, что ты своего не упустишь!

Вот таков был Ратко. Он поднял боевой дух армии и настроение людей на заоблачные высоты. Всего за неделю все в Крайне о нём знали. И когда он появлялся в каком-нибудь из местных сёл и говорил: «Я — Ратко Младич!», люди не могли в это поверить: «Разве возможно, чтобы такая легендарная личность появилась именно в нашем селе!»