Та же сцена повторилась, когда пронзали ноги. Не доходили и они до места, отмеченного исполнителями. Чтоб не оторвать кистей от дерева, привязали стан, скрутили руки и рванули ноги, вытянув их до предназначенного им бруска. Вдруг хрустнуло все тело, ребра задвигались под кожей, и палачи испугались страшного трепетанья, и, опасаясь, что раздробившись вонзятся в тело кости, поспешили опереть левую ступню на правую. Но, когда это не помогло, и ноги все же расходились, они прикрепили их, пробуравив сверлом.

Так длилось, пока не умер Иисус. Тогда устрашенная сестра Эммерик потеряла сознание, и закапала из ее стигмат кровь, и утопала в крови ее пригвожденная к кресту голова.

Толпа евреев изображалась в книге, слышались ее хулы и завывания; виднелась Дева, лихорадочно дрожавшая; пугала своими воплями обезумевшая Магдалина, и Христос возносился над скорбными близкими; изнуренный, истерзанный, путаясь ногами в одеждах, восходил Он на Голгофу, царапая сломанными ногтями выскользающий из рук крест.

Необычайная ясновидящая, Екатерина Эммерик описала обстановку этих сцен, дала признанную верной картину пейзажа Иудеи, которую никогда не посещала. И сама не желая того, не ведая, невежественная женщина стала единственным в своем роде могучим художником!

— Какая чарующая водительница духа, так несравненно живописующая! — воскликнул Дюрталь. — Какая дивная святая! — прибавил он, пробегая житие этой монахини, с которого начиналась книга.

Родилась она в 1774 году в епископстве Мюнстерском, в семье бедного крестьянина. С детских лет разумеет она Пресвятую Деву и наравне со святой Сивиллиной Павийской, Идой Лувенской и более поздней Луизой Лато, владеет даром: взглядом или прикосновением различать благословенны или нет предметы. Послушницей вступает в обитель Дюльменских августинок, и двадцати девяти лет от роду принимает иноческие обеты. Здоровье ее разрушено, она страждет в непрерывных муках и отягощает их, испросив, подобно блаженной Аюдвине, у неба позволение страдать за других и облегчать больных, приемля на себя их недуги. В 1811 году, в управление брата Наполеона, Жерома Бонапарта, монастырь был упразднен и монахини рассеяны. Больную, без всяких средств, водворяют в комнате таверны, где на нее обрушиваются всякие поношения, все виды любопытства. Христос усиливает ее мучения, дарует ей язвы, о которых она молила. Не имея сил ни вставать, ни ходить, ни сидеть, питаясь одним вишневым соком, она утопает в долгом восторженном самозабвении. Духом странствует по Палестине, по пятам следует за Спасителем, трепеща диктует свою пленительную книгу, и простенав: «Дайте в уничижении умереть мне с Иисусом на кресте», кончается в тумане безумного восторга, благодаря небо за ниспосланную ей горестную жизнь!

И Дюрталь воскликнул: О, да! Я возьму с собой ее «Скорбь Страстей Господних!»

— Захватите и Евангелие, — посоветовал пришедший в это время аббат. — Оно — небесный сосуд в котором вы почерпнете елей для ваших ран.

Не менее полезно и вполне в соответствии с атмосферою траппистской пустыни было бы прочесть в самом аббатстве творения святого Бернара. Жаль только, что заключены они в исполинских фолиантах, а извлечения и сводки, напечатанные в томах удобного размера, составлены настолько плохо, что у меня никогда не доставало духа их приобрести.

У траппистов есть святой Бернар. Если попросите, они вам дадут его творения. Но скажите: как ваше душевное состояние, как вы себя чувствуете?

— Я тоскую, предался воле Божией, мне не хватает умиления. Не знаю, от того ли, что я устал, подобно лошади в манеже, вращаться в заколдованном круге, но я, наконец, не страдаю. Я убежден в необходимости этой перемены, в бесполезности раздумья. Пусть так, — продолжал он, — и все же, как подумаешь, странно, что я уединяюсь в монастырь. Если б вы знали, как меня это удивляет!

— По совести, и я не подозревал, впервые встречаясь с вами у Токана, что мне суждено направить вас в монастырь! Я, очевидно, принадлежу к разряду людей, которым пристало прозвище мостков. Они — невольные сваты душ, посылаемые людям ради целей, о которых те не догадываются и которые неизвестны даже им самим.

— Позвольте, если кто и служил в данном случае мостками, — заметил Дюрталь, — так это Токан. Он свел нас, и мы оттолкнули его, когда он исполнил свое бессознательное дело. Мы, видимо, были предназначены узнать друг Друга.

— Вы правы, — сказал аббат, — не знаю, свидимся ли мы еще раз до вашего отъезда. Завтра отправляюсь я в Максони, пробуду там пять дней, навещу племянников и у нотариуса сделаю некоторые необходимые распоряжения. Итак, не падайте духом, не забывайте подавать мне вести о себе. Пишите, не откладывая, чтобы ваше письмо застало меня, когда я возвращусь в Париж.

Дюрталь благодарил его за сердечное участие и взяв его руку, аббат удержал ее в своих.

— Оставим это. Благодарите лишь Того, кто в своем отчем нетерпении прервал строптивый сон вашей веры. Вы обязаны благодарностью только единому Богу.

Возблагодарите Его, как можно скорее отказавшись от своей природы, приготовив Ему обиталище в вашем сознании. Чем целостнее умрет в вас ваше Я, тем благостнее пребудет в вас Господь. В молитве найдете вы самое могучее аскетическое средство, чтобы отречься от себя, очиститься, облечься степенью уничижения. Неотступно молитесь в обители траппистов. Особенно, умоляйте Пресвятую Деву, которая, подобно мирре, уничтожающей гной ран, врачует язвы духа. Всем сердцем помолюсь за вас и я. Чтобы не упасть, старайтесь в немощи вашей опереться на твердый, охраняющий столп молитвы, как ее именует святая Тереза. Итак, прощайте, сын мой, желаю вам скорого благополучного путешествия.