Одежда была дорогой и сидела, как сшитая по заказу. Все белье было только что из химчистки, выглаженное, но выглядело так, будто его уже носили. Две пары туфель — черная и коричневая, тоже дорогие, немного поношенные и по моей ноге. На вешалке висели четыре галстука, на полке лежали шесть рубашек, дюжина носовых платков, десять пар трусов, шесть пар носков, плащ и мягкая коричневая шляпа. В шкафу лежал кожаный портфель с проспектами медицинского оборудования на испанском и английском языках, с размерами приборов и ценами в валюте десяти-двенадцати стран.

Теперь на моем лице появились краски. Я оделся, испытывая странное ощущение из-за чужой одежды, потом сел читать газеты, которые лежали на подносе рядом с пивом и сигарами.

На предпоследней странице первой части была напечатана коротенькая заметка, единственное сообщение на странице объявлений. Заголовок гласил: «Побег двух заключенных из тюрьмы Хобарт», а сказанное в первом абзаце я уже знал. Но меня интересовала вторая часть заметки.

«В дюнах на побережье найден грузовик, в котором бежали заключенные, в нем — труп Спивенты. Полиция штата считает, что его убил Такер, а затем скрылся в дюнах, взяв водителя грузовика заложником. Во всей северной части штата Индиана ведутся тщательные поиски».

Я отложил газету, поднялся и подошел к телефону.

— Говорит Гарри Уолдрон из комнаты 1705. Я сегодня заказывал междугородный разговор, но не могу найти номера, который вызывал. Проверьте, пожалуйста, и скажите мне.

Телефонистка помолчала, потом сказала:

— Уолдрон из номера 1705?

— Да.

— Прошу прощения, ваш вызов не зарегистрирован.

— Я звонил. Вы можете посмотреть еще раз?

— Я проверю, сэр, и перезвоню.

Через три минуты телефон зазвонил.

— Прошу прощения, в списке междугородных разговоров записи нет. За сегодняшний день из вашего номера по телефону не звонили.

— Заказ приняли не сразу, — сказал я. — Мне перезвонили с коммутатора…

— Прошу прощения, сэр. У нас ваш вызов не записан.

К восьми часам вечера от голода у меня стала кружиться голова. Я решил поужинать в номере, но когда официант принес меню, сказал:

— Я передумал. Сколько у вас ресторанов на первом этаже?

— Три, сэр.

— Какой из них лучше всего?

— Это зависит от того, что вы предпочитаете…

— Какой из них самый дорогой?

— «Диккенс».

Спустя десять минут я сидел за столиком в углу ресторана. В дальнем конце играли три музыканта, вокруг позвякивало столовое серебро и рюмки, взад-вперед сновали официанты в смокингах и женщины в великолепных платьях.

Посмотрев меню, я сразу вспомнил тюремный ужин накануне. Фасоль в соусе, рис, хлеб и маргарин, кофе и пудинг из тапиоки. Было даже трудно представить, что в этом мире, где мимо меня проносили подносы и катили маленькие тележки, существуют такие затхлые столовые.

Когда старший официант подошел принять заказ, я распорядился:

— Принесите бифштекс с какой-нибудь приправой. Выбирайте на свое усмотрение.

— Очень хорошо, сэр. Вы посмотрите меню вин?

— Нет, спасибо. Я предпочитаю пиво. Принесите бутылку немецкого пива.

— Сейчас, или вместе с едой?

— Прямо сейчас. Нет… Подождите. Для начала принесите виски и имбирный лимонад. А пиво я выпью с бифштексом.

После пяти лет жизни на макаронах, бобах, рисе, спагетти и кукурузной каше, бифштекс оказался для меня слишком обильной едой. И слишком сырым, поэтому я отрезал только несколько кусочков. И приправа мне не понравилась, я не притронулся к ней. Но съел всю печеную картошку, овощи и пять-шесть кусочков хлеба с маслом. Потом заказал две порции клубничного торта с взбитыми сливками. Я выпил бутылку пива, а ужин закончил еще одним стаканом виски и имбирным лимонадом.

Когда принесли счет, я расписался поперек «Гарри Уолдрон» и даже не посмотрел, сколько ужин стоил. Это мне понравилось больше всего. Уходя, я вынул из кармана десять долларов и отдал официанту. Это мне тоже понравилось.

Наступил тихий прохладный вечер. Я смотрел на мое отражение в стеклянных витринах и думал, что жизнь не так плоха. Пока все складывалось неплохо, совсем неплохо.

Спустя три часа я все шел. Я побывал в семи барах — на Раш-стрит, Стейт-стрит, Дивижен-стрит, Норс-Кларк, просто шел по улице и, когда хотелось, открывал дверь, садился на табуретку, как любой свободный, неотягощенный мыслями гражданин, выкладывал на стойку десять долларов, разглядывал бар и только потом заказывал.

К часу ночи я сделал полный круг. В трех кварталах к западу от «Дорсета» я увидел в подвале одного из домов, как в гроте, розовый свет. Пора идти домой, подумал я; мне стало тепло, на душе спокойно, проведенный вечер казался великолепным, но все же я четко понимал, что слишком много хорошего — тоже много.

В гроте, на сцене позади бара, под музыку автоматического проигрывателя, танцевала обнаженная женщина. Она делала несколько простых шагов вперед — назад, описывая руками небольшие круги и покачивая головой. Ее лицо ничего не выражало, только глаза, нос и рот казались верхней частью движущегося обнаженного тела. Она ничего не говорила танцем, не излучала чувственность. Она танцевала сама для себя, дома, она не хотела, чтобы ее видели посторонние глаза. Поэтому на нее никто не смотрел, только иногда люди случайно поднимали на нее глаза, как на попугая, который внезапно начинает двигаться в клетке на жердочке.