«Население Коста-Рики — главным образом испанского происхождения. Из коренного населения, обитавшего на этой территории до Колумба, осталось только несколько тысяч человек, которые небольшими племенами расселены по всей территории страны».

Я отложил проспект и посмотрел в иллюминатор, продолжая задавать себе вопрос: кто сделал так, что коренное население «было расселено небольшими племенами», а не жило одним большим племенем. И был ли коренным жителем тот, кто написал об «абсолютной личной свободе».

В аэропорту в Сан-Хосе меня ждал Тэгг — как будто только что от парикмахера, он выглядел уверенным и веселым.

— А вот и самолетик, которым мы полетим в Пунтаренас. Лететь всего пятнадцать минут. Потом нам предстоит ехать по побережью двадцать минут на машине в Хуапалу, и вот мы и дома.

— А где Телма?

— Уже на месте. Она сказала, что приготовит для вас вкусный обед.

Солнце садилось, когда мы взлетели в маленьком самолете «Сессна». Мы летели точно на запад, чуть выше гор, и когда горы начали стремительно снижаться, в глаза нам ослепительно ударило солнце. Перед посадкой в Пунтаренас мы увидели океан.

За руль машины сел второй пилот самолета. После бьющего по ушам самолетного двигателя и сотрясавшего фюзеляж ветра, в машине стояла тишина. Это был сорокалетней давности лимузин «Ла-саль», в котором заднее и переднее сиденья разделены стеклянной перегородкой. Сзади сели мы с Тэгтом.

— Думаю, дом вам понравится, — сказал Тэгг. — Больше там ничего нет, он стоит на холме прямо над берегом. Но пешком оттуда только десять минут до дороги на Хуапалу. А до Пунтаренас на машине совсем близко.

— Телме он нравится?

— Сказать, что просто нравится — слишком слабо. Но через несколько минут она вам сама скажет.

— Что вы ей рассказали?

— Немного. По-моему, вы лучше нас сможете все объяснить. Ей известно, что мы помогли вам выйти из тюрьмы и привезли ее сюда ждать вас. Она не задавала вопросов. После того, как мы передали ей вашу записку, она готова помогать нам.

— Мне придется что-то ей объяснить, — сказал я.

— Она не читала газет и не знает, как вы вышли из тюрьмы. Видимо, она принимает нас за организацию, которая пытается помочь невиновным разыскивать новые данные, чтобы добиться пересмотра дела.

— Вы ей так и сказали?

— Кажется. Пайн намекнул на это.

— А если я не захочу ей лгать?

— Тогда ничего не говорите. — Он закурил. — Как хотите. В первом случае она задаст ряд вопросов, на которые вы не сможете ответить. Во втором — вопросов у нее не возникнет.

Мы съехали с дороги и по извилистой дорожке подъехали к дому на сваях. В широких окнах, выходящих на океан, горел свет.

— Мы с вами свяжемся, — сказал Тэгг. — Пока отдыхайте.

Машина развернулась на дорожке и скрылась за холмом. Я

поднял голову. На верхнем этаже, опираясь на перила, стояла и смотрела на меня Телма.

— Я просто не могу поверить, — сказала она. — Не могу поверить, что ты сидишь рядом, ешь, разговариваешь. Я всегда надеялась, что так все и произойдет, пыталась сохранить надежду. Но проходили месяцы, годы, я от тебя не получала даже маленькой записки, и мне было так тяжело. И мои письма возвращались… А сейчас мы в чужой стране, где нас никто не будет тревожить, и я так потрясена, что даже не знаю — смеяться или плакать…

Я совершенно забыл, до чего она была маленькая, тихая и уязвимая, как она боялась молний, толпы, как медленно говорила и улыбалась, как хотела нравиться, какой была теплой, доброй и доверчивой. У нее совсем не было брони, защитной окраски, она так и осталась доверчивой девочкой с гор, которая пыталась босиком ходить по ржавым гвоздям и битому стеклу.

Когда я поднялся по лестнице и обнял ее, она заплакала. Она просунула руки мне под куртку, и я сквозь рубашку ощущал ее прохладные трясущиеся руки. Так мы простояли довольно долго, обнимаясь, потом она успокоилась и перестала плакать. Телма подняла на меня глаза и сказала:

— Есть даже немного виски.

Мы сидели на веранде и пили виски, вокруг шумели листья деревьев, а ночь была приятной и черной. Потом я пошел за ней на кухню и смотрел, как она готовит ужин. Она не умолкала ни на минуту, пока мы ели, и позже, когда мы опять сели на веранде, пили кофе и курили крепкие темные сигареты.

— Мне так не хотелось уезжать из Индианы. Я мечтала остаться ближе к тебе, хотя ты и отказывался писать и разговаривать со мной. Ты знаешь, что я была в Хобарте? Я провела там год до того, как меня выпустили под честное слово. Потом в газете я прочитала объявление, которое давала одна женщина — Клара Оннердонк.