Вся эта чепуха или не чепуха — в душевой — лишь продолжала ту минуту, когда почудилось что-то между стеллажами, захватившее дух, и так же клубился пар над моечной машиной, стоял сплошной туман на перевале, и что-то происходило, но помимо него, Булгака, и что-то говорилось, но без его участия, он был в душевой и не был, какое-то горячечное намерение завладело им целиком.

Он знал, какое, но была загвоздка: без повода, без дела, без причины в техбюро не сунешься, — и понял: пока накручивалась чепуха в душевой — или не чепуха, — он, сам того не сознавая, искал повода и никак не мог найти. Повод был: спросить в техбюро карту контрольного осмотра, поглядеть кое-что, уточнить. Но повод этот не годился: такая же карта была на участке, и только медному лбу вздумалось бы ходить за ней в техбюро.

Они, технологи, работали до пяти, а было уже около этого, и он постоял у закрытых дверей в надежде, что та, которую необходимо было ему увидеть, выйдет, и он без всяких поводов, держась в сторонке, увидит ее. Не выйти она не могла, а он другой цели не ставил — только увидеть, и значит, план у него был реальный: надейся и жди, вся жизнь впереди. Было уже около пяти, но никто из техбюро не выходил. Пройтись по коридору он не решался — боялся, что пропустит ее, а стоять под дверью было еще несуразнее, чем войти без повода. Он вошел.

Одни уже сворачивали свои рулоны, другие корпели за столами, а столов было с дюжину, пустых и заваленных бумагами, на каждого — по столу, и вдобавок был стол побольше, выдвинутый на середину, начальнический — нетрудно догадаться, и если бы не телефон на этом столе, не чернильный прибор, похоже было бы, что стол — учительский, в учебном классе, и даже классная доска с какой-то схемкой, начерченной мелом, висела на стене.

Прежде он в техбюро не бывал — не возникало необходимости, — и потребовалось некоторое время, чтобы осмотреться и, осмотревшись, приметить ту, ради которой все это было затеяно. Время исчислялось секундами, но он испытывал тягчайшую неловкость, и ему показалось, что время тянется, как перед стартовым сигналом, в бассейне на ответственном соревновании, когда боишься прыгнуть в воду раньше времени и так же опасаешься замешкаться с прыжком.

Но тут фальстарт ему не угрожал, секунды промедления в зачет не шли: каждый занят был своим — то ли делом, то ли безделицей, и глаз на него никто не поднял: сюда постоянно приходили — из техотдела или же из цеха, и теперь какие-то пришли, в плащах и шляпах, передавали из рук в руки уплотнительную прокладку от блока цилиндров, щупали ее, сетовали — расслаивается!

Он, Булгак, мог бы подтвердить: случалось менять их, эти прокладки, и подтвердил бы с большим удовольствием, чем так стоять — в нерешительности, в предстартовой лихорадке.

Она, самая главная тут, сидела за крайним столиком, склонившись над бумагами, и странно было, что каждый занимается своим, не глядя на нее, а ведь могли бы без помех поглядывать хотя бы. Будь у него такая возможность, он уж нагляделся б.

В ней, неподкрашенной и неподгримированной, была удивительная, выделяющая ее из всех остальных яркость — как у артистки на сцене, как под искусным гримом, как в скрещивающихся лучах прожекторов. Ее невозможно было не заметить, и невозможно было взглядом оторваться от нее.

Преодолевая скованность в суставах, как бывало с ним, когда выходил на дистанцию без разминки, он приблизился к этому крайнему столику, а что будет дальше, не знал. Он пришел без всякого повода и теперь уж придумать ничего не мог. Клубилась мгла над перевалом, и что-то тут происходило, но помимо него, и что-то говорилось, но без его участия, — он был тут и не был, захватывало дух, застилало туманом глаза, он стоял на девятиметровой вышке, дожидался судейского сигнала, а судьи медлили, испытывали его выдержку.

Но надо было прыгать.

— Привет творцам передовой технологии! — то ли выкрикнул он, то ли так сказал, а голос был хриплый, не узнал своего голоса.

Она, самая главная тут, вскинула светловолосую голову; он напугал ее этим выкриком, и была минута недовольства, раздражения, а затем, словно бы не сразу разглядев его, но простив ему этот выкрик сразу, она просияла — так ярко и светло, как умела только она.

— Ах, это вы? А я на участке почти не бываю: период писанины. Куем одно железо, а контакта мало. Вы ко мне?

Она говорила певуче, но с придыханием, будто взволнована была встречей, и это взволновало его еще больше, и, чтобы скрыть волнение, он взял первый попавшийся свободный стул, придвинул к ее столу, и, хотя она не приглашала его присесть, не догадалась, он сел без приглашения напротив нее, положил локти на стол, ответил:

— Я просто так.

— Это мило с вашей стороны, — скороговоркой похвалила она его, сияя по-прежнему. Сияние было ровным, устойчивым и лишь тогда погасло, когда ей понадобилось обратиться к соседке: — Слыхала, что шеф сказал? Будем пересчитывать мощностя.