— Им следовало сказать ей правду. Иначе она ушла бы из жизни, думая, что он не нашел времени, чтобы повидаться с ней.

— Они сказали, — тихо отозвался Фиц. — И спустя десять дней она скончалась.

Глаза Милли обожгло слезами. Она вспомнила свою мать на смертном одре. Фиц тогда сдвинул горы, чтобы жена вернулась в Англию вовремя, и за это она будет вечно ему благодарна.

Она глубоко вздохнула.

— Когда миссис Энглвуд ожидается назад?

— В июне.

За месяц до конца их восьмигодичного соглашения.

— Что ж, вовремя, чтобы немного развлечься в Лондоне. Уверена, ей не терпится вернуться.

Фиц не ответил.

Милли откусила еще кусочек тоста, проглотила его, запив глотком чая, и поднялась.

— О, уже поздно. Нужно разбудить Хелену. У нее этим утром примерка. Венеция заставила меня поклясться, что я не забуду.

— Ты почти ничего не ела, — указал Фиц.

Почему он такой наблюдательный? Зачем эти проявления заботы, которые дают ей надежду?

— Я уже наелась, когда ты пришел, — сказала она. — А теперь извини меня.

Кристиан работал.

Он лично проверил половину своих предприятий, прочитал бессчетное количество отчетов и даже исполнил свой долг, как член палаты лордов, приведя в изумление своих собратьев по палате. Герцоги Лексингтоны всегда заседали в верхней палате, но Кристиан, известный своим безразличием к политике, редко появлялся в парламенте.

Оставшееся время занимали книги и корреспонденция.

Однако ему незачем было так стараться. Его мозг, всегда стремившийся к правде и здравому смыслу, оказался способным на самообман, который Кристиан раньше презирал. Почти целую неделю он, как разбойник, крадущийся в ночи, успешно уклонялся от всех воспоминаний и умозаключений, которые могли бы возбудить малейшую тревогу.

А затем на него обрушилось все: неумолимая логика, неопровержимая правда и свидетельства, выжидавшие, пока его сознание, усыпленное ложной безопасностью, ослабит защиту, чтобы атаковать со всей беспощадностью.

Баронессы фон Шедлиц-Гарденберг никогда не существовало. Всегда была только миссис Истербрук. И он поведал ей все.

Все.

Неудивительно, что ей так не терпелось сойти с «Родезии». Она узнала о его внутреннем смятении и извлекла оттуда все тщательно оберегаемые секреты. Неудивительно, что каждый раз, когда они встречались после этого, она выглядела такой самодовольной. У нее были все основания посмеиваться над ним, зная, что она поработила его давно и прочно.

Ее замысел был низким, его успех ошеломляющим. И Кристиан участвовал в нем с открытой душой, со всем, что было в нем хорошего и достойного.

Он швырнул в огонь тисненое золотом меню, отпечатанное для обеда в «Савое», а затем письма, которые писал ей каждый день, предшествующий обеду, и последнее, написанное, пока он ожидал возвращения «Родезии» из Гамбурга. Невероятно! Он продолжал писать ей после того, как она не сдержала своего обещания и вернула его подарок. И перестал, только увидев в музее табличку с ее девичьим именем.

Он поворошил горящие письма кочергой. Она была массивной и тяжелой, и Кристиан чуть не поддался порыву что-нибудь разбить: мраморную каминную полку, зеркало в золоченой раме, севрские вазы, украшавшие камин. Ему хотелось громить комнату, пока не останется ничего, кроме мусора и обломков.

Но он — Кристиан де Монфор, герцог Лексингтон. Он не станет устраивать спектакль из своих страданий. Он не станет впадать в детские истерики. Он сохранит достоинство и спокойствие, даже если его сердце обливается кровью.

Раздался стук в дверь. Кристиан нахмурился. Он ясно дал понять, что его нельзя беспокоить. Слуги хорошо вышколены и весьма понятливы. Очевидно, случилось что-то срочное.

— К вам миссис Истербрук, ваша светлость, — сообщил Оунс, старший лакей.

Сердце Кристиана бешено забилось. Пришла позлорадствовать?

— Разве я не предупредил, что сегодня меня нет дома?

— Предупредили, сэр, — извиняющимся тоном отозвался лакей. — Но миссис Истербрук сказала, что вы пожелаете увидеть ее.

И правда, разве можно поверить, глядя на ее сияющую, завораживающую красоту, что Кристиан откажется принять ее?

Впрочем, что толку укорять Оунса? А с ее стороны, явиться к нему, признав свой обман — это проявление доброты, даже если она этого не понимает. Пусть они закончат свой роман окончательным разрывом, не оставив никаких умолчаний, положив конец всяким иллюзиям и ложным надеждам.

— Проводи ее сюда, — сказал он, — через пять минут.

Ему нужно время, чтобы собраться с силами.