Венеция слегка удивилась, что Кристиан согласился принять ее — слегка, потому что она была не в состоянии чувствовать что-либо, кроме ужаса, который впивался когтями в желудок и сжимал горло.

Дни, которые она провела вдали от Лондона, пошли ей на пользу — более спартанская диета успокоила желудок и положила конец приступам утренней тошноты. Но сознание становилось все более тревожным по мере того, как она перебирала варианты своего ближайшего будущего.

Ей повезло, что у нее есть средства и свобода передвижения. Она могла бы провести осень и весну за границей, тайно родить ребенка, найти ему хорошую приемную семью в Англии — если, конечно, найдет в себе силы расстаться с ним.

Она всерьез думала о том, чтобы умолять о помощи Фица и Милли. Милли могла бы поехать вместе с ней, а потом вернуться в Англию, сделав вид, что это их с Фицем ребенок. Учитывая обстоятельства, это было бы наилучшим решением. Венеция не сомневалась, что брат и невестка будут хорошими родителями, а она сама, как любящая тетушка, могла бы навещать ребенка, наблюдая, как он растет.

Однако, окажись ребенок мальчиком, он считался бы наследником Фица. И первенец Фица и Милли, появись он у них в будущем, был бы лишен законного наследства. Случалось, что семейные пары производили на свет детей после долгого периода бесплодия, и со стороны Венеции было бы эгоистично исключать подобную возможность для Фица и Милли.

Что означало, что она сама должна выйти замуж. Не такая уж это непосильная задача — найти подходящего джентльмена. Например, неспособного, подобно мистеру Истербруку, иметь собственных детей. Или вдовца, уже имеющего сыновей и достаточно влюбленного в нее, чтобы дать свое имя чужому ребенку.

Но мысли Венеции всегда возвращались к герцогу. Это его ребенок, и, возможно, Кристиану не захочется, чтобы его плоть и кровь воспитывалась в доме другого человека. И, возможно, всего лишь возможно, что Кристиан заслуживает того, чтобы знать о своем будущем отцовстве.

Но, чтобы поставить его в известность, ей придется во всем признаться. Одна только мысль об этом приводила Венецию в такой ужас, что ей хотелось бежать прочь, словно Кристиан был Везувием, а она — беспомощной жительницей Помпей. Как она может добровольно предстать перед его яростью?

И тем не менее вот она, здесь, в прихожей его дома, с влажными ладонями, тяжестью в желудке и сердцем, грозившем выпрыгнуть из груди.

Вернулся лакей.

— Прошу вас следовать за мной, миссис Истербрук.

Венеция двинулась за ним, не чувствуя под собой ног. Еще не поздно повернуться и сбежать, убеждал ее инстинкт самосохранения. Вряд ли герцог кинется за ней на улицу, чтобы выяснить, зачем она приходила.

«Беги, — призывал ее внутренний голос. — Тебе кажется, что ты все хорошо продумала. Но это признание — не краткая пытка, которую можно потерпеть в течение получаса. Ты не представляешь, как он поступит. Если он захочет, то может сделать тебя несчастной на всю оставшуюся жизнь».

Лакей распахнул дверь в гостиную.

— Миссис Истербрук, сэр.

Горло Венеции сжалось. Она помедлила на пороге — на пару секунд или тысячу лет? — а затем вдруг оказалась внутри. Лакей вышел, притворив за ее спиной дверь.

Взгляд сразу же притянула фотография на каминной полке. Венеция пребывала в слишком взвинченном состоянии, чтобы замечать что-либо вокруг, но этот портрет она увидела со всей ясностью: юный герцог со своей мачехой, с дротиками в руках, стоящие рядом с деревом.

«Вместо этого мы бросали дротики в дерево», — вспомнила Венеция.

Он был честен и искренен. В отличие от нее. И теперь она должна понести заслуженное наказание за свои действия.

Герцог не поднялся, чтобы поприветствовать ее. Он уже стоял у окна, спиной к ней.

— Миссис Истербрук, — произнес он, глядя на улицу внизу. — Чем обязан удовольствию видеть вас?

Венеция лихорадочно рылась в уме, не зная, как начать, но не придумала ничего, кроме простых слов, вырвавшихся из ее пересохшего горла.

— Ваша светлость, я жду ребенка.

Его голова резко повернулась. В комнате повисло тягостное молчание.

— И чего вы хотите от меня? — произнес он после долгой паузы.

— Ребенок ваш.

— Вы уверены?

Его хладнокровие так поразило Венецию, что она забыла о своих страхах. Он должен быть в ярости, а он ведет себя так, словно ее беременность — единственная неожиданная новость.

— Вы догадались, что это я была на «Родезии»? Как?

— Какая разница? — осведомился он ледяным тоном.

Венеция опустила глаза, уставившись на ковер. Конечно, ее действия были вопиющими. Но тот факт, что Кристиан сам раскрыл ее обман, сделал ситуацию еще непростительнее.