— Користь? — быстро переспросил Гричишин, и было понятно, что он отнесся к вопросу совершенно серьезно.

Потом, выдержав соответствующую паузу, он обстоятельно, не отводя взгляд, принялся разъяснять:

— Скажу видверто. Грошей не буде. Мы, пане Сеньковский, организация патриотическая и наша цель — борьба с большевизмом.

В словах Гричишина зазвучала патетика, и он, видимо, сам поняв это, спохватился и недоверчиво переспросил:

— Чи, може, вы теперь их погляды розумиты начали?

— Ну что вы, упаси Бог, — усмехнулся дядя Викентий и, как бы безразлично, добавил: — Только мне за всем этим стенка светит…

— То так, — согласился Гричишин и сразу же заметил: — После победы над Германией ваши колебания понятны. Однако, зважьте, ще рик, два — и Запад почне диктувать большевикам свою волю…

Высказывание было слишком неожиданным, и дядя Викентий, просто чтоб выиграть время, с усмешкой возразил:

— Ну а если я помощи Запада ждать не буду, а возьму и сбегу вместе с пани Терезой, тогда как?

— Так она ж не поедет… — в свою очередь усмехнулся Гричишин.

— Верно, не поедет, — подтвердил дядя Викентий и спросил: — Ну а если я вас большевикам сдам с пот рохами, тогда как?

— Кого, пане Сеньковский, сдавать будете? Терезу?

Дядя Викентий согнал с лица наигранную усмешку и вплотную придвинулся к Гричишину.

— Ладно, пане Юрок, хватит нам на старости лет дурака-то валять. Выкладывайте, чем меня в узде держать собираетесь? Только честно, а то я мальчик решительный, и как бы кому из нас тут в кустах не остаться…

— Ну, дело, так дело, — Гричишин ничуть не удивился и вытащил из кармана пачку фотографий. — Ось, дывыться…

На карточке полностью обнаженная Эля, словно растянутая в стороны четырьмя голыми мужиками, выгибалась, закинув назад голову. С минуту дядя Викентий рассматривал изображение, и на его лице медленно проступили желваки. Наконец он овладел собой и тихо спросил:

— Давно снимали?

— Неделю назад, — Юрко Гричишин не спускал глаз с дяди Викентия и, мгновенно уловив его состояние, поспешно добавил: — Вы не волнуйтесь, там ничего такого не было…

— Достаточно и этого! — глухо отозвался дядя Викентий и, немного помолчав, закончил: — Для расторжения брака…

— Понимаю, — Гричишин усмехнулся.

Дядя Викентий перевернул фотографию. С обратной стороны четко просматривался отпечаток со свастикой и какая-то маловразумительная надпись по-немецки.

— Что это? — дядя Викентий посмотрел на Гричишина.

— Це?.. Це пидтвердження, що фото було призначено для спецальбома в немецком борделе. Предупреждаю сразу, есть и большая карточка для витрины, а надо будет, найдем свидетелей.

— Значит… — начал было дядя Викентий и осекся.

— Так, так… Це означае, що ця особа була спецагентом, и после этого органы будут считать и вас, и племянника принайми пособниками. Все ясно?

— Все… — потухшим голосом отозвался дядя Викентий и вдруг спросил: — Я могу оставить это фото себе?

— Конечно. А когда мы убедимся в вашей честности, вы получите все отпечатки и негатив. Со гласны?

— Согласен… — эхом отозвался дядя Викентий и опустил голову.

Юрко Гричишин ушел сразу, а дядя Викентий еще долго сидел на лавке, машинально теребя в пальцах пожухлый листик. Наконец, словно сбрасывая с себя тяжелый груз, он встряхнул плечами, поднялся и решительно направился к выходу. Оказавшись на улице, он сел в трамвай и, пока вагон кружил улочками старого города, молча смотрел в окно. На остановке, ближайшей к цветочной лавке, дядя Викентий вышел и медленно зашагал тротуаром к знакомой браме.

Едва увидев дядю Викентия, взволнованная Тереза бросилась к нему.

— Ну как там, Янчику?

— Ну, как… — дядя Викентий тяжело опустился на стул. — Завербовали…

— Ты что, пошел на это из-за меня?

Тереза подошла сзади и обняла дядю Викентия за плечи, а тот благодарно потерся щекой об ее руку и вздохнул:

— Ах, если б нас было только двое…

— Невже? — перепугалась Тереза. — Невже молодых зацепили?

— Конечно, но чтобы так… — Дядя Викентий положил снимок на стол. — Смотри сама. Может, узнаешь кого…