— Настроение отличное?

Она согласно кивнула головой.

— Хорошо. И у меня тоже. — Веки у него сомкнулись. — Извини, — еле слышно пробормотал он.

Френсис разглядывала деревья, поля, небо. Экспресс пожирал милю за милей. Кто-то, подумала она, должен бодрствовать. Путешествие не баловало их впечатлениями, если не считать внутреннего волнения при переезде границы, впрочем, все происходило с той же унылой, знакомой по предыдущим путешествиям последовательностью. В Страсбурге кое-что их развлекло, когда меняли локомотив на немецкий (без сомнения) более мощный, когда отряд уборщиков деловито и презрительно очистил вагоны от французской пыли, когда их поклажа, деньги и паспорта были тщательнейшим образом осмотрены, и в результате не осталось ничего, кроме чувства опустошающего безразличия. К тому времени, когда они подъехали к Нюрнбергу, Френсис была уже в достаточной степени измучена и сердита. Она смирилась с мыслью, что главным впечатлением этого отпуска будет бесконечная нервотрепка. А Ричард вынужден был признать, что сопутствующее им везение не может продолжаться до бесконечности.

В Нюрнберг они прибыли поздно. Френсис ожидала у выхода на Хауптбанхоф и старалась разглядеть объятую густым мраком огромную площадь. Ричард объяснил ей, что старый город расположен несколько на отшибе. Огней было мало. Наверное, горожане уже улеглись спать.

Носильщик наконец-то нашел такси. Ричард сказал шоферу название гостиницы. Шофер оглядел их со вниманием. У него было большое круглое бесстрастное лицо.

— Это не здесь, может, что-нибудь другое, — сказал он.

Носильщик выслушал.

— «Кенигсхоф» ближе. И там поприличней, — посоветовал он.

— Ладно, — сказал Ричард, — «Кенигсхоф».

До гостиницы ехали молча.

— Тут и пешком можно дойти, — сказал шофер, когда они вылезали из такси. Видно, такое чудачество было ему совсем не по душе.

Ричард смолчал.

— Вы хорошо знаете Голднера Хана? — неожиданно спросил шофер.

— Я останавливался там в тридцать втором. Что с ним случилось?

Шофер не ответил.

— Что с ним случилось? — снова спросил Ричард.

Молчание затянулось.

— О… они уехали. — Голос у него был таким же бесстрастным, как и лицо. Ричард заметил, что Френсис задумалась. Он знал, о чем она размышляет.

Она упорно молчала даже тогда, когда они оказались у себя в комнате. Было тепло; от массивной мебели становилось еще теплее. Она открыла окно и выглянула на Кенигштрассе. Разглядывала крутые высокие крыши домов, некоторые с углублением для окон, скаты у других крыш были развернуты к улице. Хорошо, именно так она себе все это и представляла. Стоя у окна, Френсис любовалась мерцающими в лунном сиянии кровлями. Когда наконец она очнулась от этого зрелища, то обнаружила, что Ричард уже достал из чемодана необходимые ей в первую очередь вещи. Френсис с благодарностью улыбнулась.

— Не грусти, старушка. Утро вечера мудренее, — сказал он.

— Надеюсь, — подумала она про себя.

Когда утром во вторник непрекращающийся за окном уличный шум разбудил Френсис, она чувствовала себя значительно лучше. Ричард уже оделся и читал свой Бедекер. Они позавтракали у себя в комнате и за едой наметили дальнейшую программу. Ричард настаивал, чтоб они распаковали минимум вещей. Никто тут не обращает внимания на твою одежду.

Пока Френсис спала; он, учитывая парижский опыт, решил вести себя несколько иначе. Вместо того, чтобы дожидаться субботы, им следует завтра позвонить Фугеру, а потом три или четыре дня пошататься по Нюрнбергу, разыгрывая из себя туристов. Он сообщил Френсис, что сегодня они обследуют старый город, а Крепость, Музей и кирхи оставят на остальные дни недели.

— Если я только не изжарюсь до смерти, — ответила Френсис. Она оглядела залитую солнцем улицу, даже в этот утренний час день обещал быть жарким. Пришлось выбрать самое легкое из платьев. Когда же наконец она в полной готовности предстала перед ним, он по достоинству оценил ее вкус, но при этом бросил укоризненный взгляд на часы.

— Тебя ничем не проймешь, — с обворожительной улыбкой молвила Френсис и вышла из комнаты.

У входа, как и у всякого городского отеля, толпился народ, люди непрерывно заходили в гостиницу и выходили обратно. Нас это устраивает, подумал Ричард. В этом постоянном потоке они с Френсис были всего-навсего незаметными частичками. Посетители гостиницы по преимуществу состояли из немцев. Они с озабоченным видом куда-то торопились, словно им предстояло заняться важными и неотложными делами. Может быть, так и на самом деле было. Он заметил несколько человек в одинаковой форме, которые при встрече — удивительная вещь — быстрым выверенным движением отдавали друг другу честь и обменивались каким-то приветствием, состоящим из двух слов. Это ошеломляло своей театральностью и не вязалось с обликом мирной городской гостиницы. Ричард поймал взгляд Френсис, и они улыбнулись друг другу. Он вообразил, как входит в Оксфорде в аудиторию, оглядывает внимающие ему юные лица и прежде чем приступить к лекции о средневековой поэзии, резко вскидывает руку и яростно выкрикивает: «Боже, храни Короля». Как поступили бы его студенты, сомневаться не приходится. Они вызвали бы врача, двух санитаров со смирительной рубашкой — и были бы совершенно правы.

Возле дверей Френсис задержалась и посмотрела на вымощенную булыжниками улицу, а потом на свои туфли.

— Думаю, каблуки — это ошибка, — заметил Ричард.

Френсис заупрямилась.

— Видишь ли, если я надену туристские туфли, нужно будет менять весь антураж. Выдержу.

Из отеля вышел какой-то молодой человек; услышав Френсис, он остановился, взглянул на нее и пробормотал что-то о Голливуде. Неожиданно тротуар наполнился топотом тяжелых сапог. Стена коричневых рубашек отделила Френсис от Ричарда. Она потеснилась с дороги, потеряла равновесие и почувствовала, как ее каблук погрузился в какую-то мягкость. Парень вздрогнул, но с места не сдвинулся.

— Простите, — сказала Френсис, отойдя в сторону. — Verzeihung. [18] — Наверное, я причинила ему боль, подумала она.

— Извините, — сказал парень, приподнял свою шляпу и пошел, стараясь не хромать.

Сумочка Френсис, казалось, заразилась неуверенностью своей хозяйки: она соскользнула с руки и, раскрывшись, упала на тротуар. Мимо промаршировал последний солдат, и Ричард нагнулся собирать рассыпавшиеся вещи. Пудреница покатилась по земле, парень обернулся, как только Френсис воскликнула: «О, черт!». Он поднял ее и с кривой усмешкой протянул Ричарду.