— Помните, когда у нас были еще леспромхозы? — спросил Леонид Семенович.

— Как не помнить!

— Тогда мало кто думал о посадке леса. Некогда было об этом думать. Торопились рубить. Само название «леспромхозы» вроде бы обязывало промышлять, добывать лес. И эти кварталы тоже были предназначены к вырубке. Кто-нибудь встревожился, что Цивиль после этого высохнет? Некогда было думать о таких пустяках, думали, как бы поскорее выполнить, а еще лучше и перевыполнить план… Тогда и Захар Николаевич был еще молодым и горой стоял за свой лес. Но только пошли мы в райком, а там никакой поддержки не нашли. Там нам дали понять, что, если леспромхоз не выполнит план, райком в первую же очередь к ответу потянут. Захар Николаевич отступился, а я поехал в обком. Не скажу, что там меня встретили с радостью, пришлось до первого секретаря пробиваться. Но все же пробился. Его слово и было решающим. И когда в знойный семьдесят второй год пересохли и Средний, и даже Большой Цивиль — наш Малый удержался. Поубавился, обмелел, но все же выстоял.

Начало Цивиля… Здесь через него легко перепрыгнуть. Даже разбегаться не надо. Ольха и ивняк с той и другой стороны стеснили речку, и некоторые деревца, стоящие на разных берегах, соприкасаются кронами друг с другом. Деревца оплел дикий хмель, буйно разросшийся от обилия влаги; с веток и тут и там гирляндами свисают его нежно-зеленые кисти. Не шелохнет. И потому кажется, что и этот дремучий заповедный лес, и тихо журчащий ручеек прячут в себе какую-то тайну. Может быть, тайну извечной красоты природы…

Чуть выше того места, где остановилась машина, овраг раздавался в ширину. Там образовалась небольшая заводь, почти сплошь покрытая кувшинками и рогозом.

— Рыбешка какая-нибудь есть? — кивая на заводь, спросил Федор Иванович.

— Есть, — подтвердил Леонид Семенович. — По большей-то части — мальки, их тут, как каша. Но есть и крупная. В этом омутке Максим Алексеевич как-то поймал щуку килограмма на три… А там, ниже по течению, бобры соорудили четыре запруды. И там рыба водится.

— Эх, надо бы захватить удочки! — загорелся Федор Иванович.

— Ну, уж если рыбачить, то не здесь, а у Максима Алексеевича. У него под боком два пруда, в которые карп запущен. И окунь там хорошо клюет. Так что, если охота не пропадет — можем побаловаться. У Максима Алексеевича и снасть всякая есть.

— А Максим Алексеевич коммунист? — вдруг спросил Федор Иванович и сам же смутился этого прямого анкетного вопроса. Как-никак секретарю райкома плохо ли, хорошо ли, но надо знать коммунистов. Да, конечно, всех не упомнишь — в районе их всего около трех тысяч, но все же, все же…

— Был коммунистом, — ровным голосом ответил Леонид Семенович.

— Что, исключили? За что?

— А вот за это самое, о чем я рассказывал, — за то, что не дал вырубать водоохранную зону. Даже в тюрьме пришлось посидеть.

— Как же это?

— Пока я пробивался к секретарю обкома, леспромхоз здесь не дремал. Если уж откровенно, и райком нажимал, и в конце концов вынудил Захара Николаевича выписать билет на рубку. Ну, а когда билет на руках, только и остается, что отметить вместе с лесником границы вырубки, и, как говорится, с богом. Однако же приехали рабочие леспромхоза, а Максим Алексеевич не дает рубить. Тех двадцать молодцов, а он один, те начинают «вразумлять» его, а он — ружье в руки. Выстрелил даже для отпуги. Те пишут акт и — в милицию. Там его быстренько обвиняют в «злостном хулиганстве» и приговаривают к пяти годам заключения. Ну, а уж из партии-то турнули — об этом и говорить не надо, и так ясно.

— И не сумели заступиться?

— Попробуй заступись. Мне лично за заступничество после долгого «вразумления» влепили строгача… И если бы не Степан Алексеевич, неизвестно, как бы дело обернулось. Он его спас, Степан.

— Кто такой?

— Младший брат его. Не знаете?

— Вроде бы нет, не знаю.

— Профессор он в лесной академии. По его учебникам студенты в лесных институтах учатся. А родом он отсюда, из Песчанок, здесь и вырос. Мать и по сей день жива. Крепкая еще старуха.

— И как же он заступился?

— Заступился не сам лично, положение у него было щекотливое: родной брат!.. Степан Алексеевич хорошо знаком с писателем Леонидом Леоновым. Ему тогда как раз дали Ленинскую премию за «Русский лес». Степан получил письмо от брата и — к Леонову: так, мол, и так, брат защищает природу, защищает лес, а его сажают в тюрьму. Тот принял в деле самое близкое участие, и дело пересмотрели. Все же — пока суд да дело — восемь месяцев Максим отсидел в тюрьме…

— И кто это время работал в его должности?

Федора Ивановича все больше начинала интересовать жизненная судьба человека, к которому они ехали. Судьба, по всему, нелегкая, не скупившаяся на самые разные, в том числе и жестокие испытания.

— Работала его жена, — ответил Леонид Семенович. — Ей это было не впервой. Она заменяла мужа, когда тот уходил на войну. Вот и на этот раз ее поставили. Поставили-то, правда, не без шума. Кто-то тут же жалобу в нужные инстанции: вместо мужа-хулигана сажают его жену… Отстояли. Одного-то меня, может, и не послушали бы — Захар Николаевич ввязался, поддержал меня.