Не помогли и сто рублей, которые сулил эстандарт-юнкер, с гордостью теребя офицерский темляк на палаше.

– Целый эскадрон!!! – в ужасе повторял «храбрый гренадер». – Вас тогда намного меньше было и то сколько делов натворили… – решился хозяин и тут же закрыл заведение на «починку».

Оскорбленный князь хотел все перевернуть вверх дном, но решил, что игра не стоит свеч, коль одноглазый и так задумал ремонт. Пройдя дальше по набережной Мойки, расстроенный Оболенский наткнулся на заведение с полустертой вывеской, которая гласила: «…рак… на мойки». Покрутив офицерский темляк, он задумался, подошел поближе и, с трудом разбирая выцветшие буквы, еще раз прочел: «…рак… на мойки». «Раками, что ли, угощают из реки?.. Или с помойки?!» – начал рассуждать он, отступив в сторону от двери, из которой показалась нога с двумя красными лампасами на темно-зеленых рейтузах. «Похоже, генерал!» – на всякий случай встал во фрунт эстандарт-юнкер, готовясь отдать честь. Вслед за ногой вывалился пьяный в стельку фейерверкер гвардейской конной артиллерии с двумя оторванными пуговицами на темно-зеленом мундире, с кивером в одной руке и половинкой белого султана от него – в другой. Четко повернувшись кругом, он минуту щелоктил ртом, набирая заряд, а затем громко харкнул точно на ржавую ручку и, захохотав, побрел, пошатываясь, к своим пушкам.

«Наши люди!» – обрадовался князь, раскрывая ногой дверь и быстро, но осторожно, чтобы не задеть пораженную артиллеристом цель, проникая во внутрь. Оплеванная ручка промелькнула в дюйме от белого колета, и дверь захлопнулась. «Ежели такая ржавая, значит, не первый раз достается…» – подумал он.

Заведение состояло из одной большой комнаты с десятком столов. Маленькие свечечки, за грош – десяток, по одной на два стола, нещадно чадили и освещали только себя. Когда глаза привыкли к мраку, князь заметил, что половина столов свободна, а другую половину занимали лейб-гвардейские уланы. Их темно-синие мундиры казались черными в полумраке комнаты.

– А это что за призрак в трактир пожаловал? – подкатил к нему уланский обер-офицер, но тут же сник, прикинув, что даже на цыпочках еле-еле достанет до плеча вошедшего.

«Трактир! – обрадовался Оболенский, молча отталкивая плечом улана и продвигаясь внутрь. – Ну конечно же – трактир, только первая да последние буквы стерлись… Слава тебе господи, разгадал, что такое "…рак…"».

– Где хозяин! – заорал он.

Уланы, на всякий случай, придвинули к себе четырехугольные фуражки с белыми султанами. «Заволновались! – миролюбиво подумал князь. – Кирасиры вам не задохлики пушкари». – Гордо выпятил грудь и осмотрелся.

Семеня ногами, к нему спешила невысокая худая фигура с животом, выпуклым, как грудь Оболенского. В руках фигура несла короткий свечной огарок, но потолще тех, что стояли на столах. Колеблющееся неяркое пламя освещало мясистый нос, отбрасывающий на стену потешную тень, влажные коровьи на выкате глаза и шикарные густые ухоженные пейсы. «Жид, – с удовольствием подумал князь. – Договоримся! А на "мойки" значит на реке». – Облегченно помотал темляком.

– Судагь! – пропищала фигура, аккуратно поставив огрызок свечи на краешек стола.

Оболенский рискнул сесть на стул и чуть не свалился – одна из ножек отсутствовала. Уланы фыркнули, но открыто заржать не посмели. Владелец «рака» просительно сложил руки на груди, призывая посетителя не нервничать. Нос его алчно зашевелился, почуяв поживу.

– Судагь! Мойша к вашим услугам… – тряхнул он пейсами.

Уланы перестали пить и с интересом прислушивались.

– Завтра вечером второй эскадрон лейб-гвардии Конного полка, – значительно взглянул на уланов, – снимет твою драную харчевню до утра. Выпивка по полной программе при ярких свечах…

– Будут деньги – будут и свечи! – радостно подтвердила фигура, закивав головой. Отражение носа на стене жизнерадостно заметалось от пола к потолку.

– Человек на сорок-пятьдесят рассчитывай, господин Мойша, – чуть помедлив, иронично добавил князь.

– Это большие деньги! – зашевелил пальцами хозяин. – Очень большие! – радовался он.

Оболенский вопросительно смотрел в выпуклые жидовские глаза.

Сто пятьдесят губликов! – произнес тот и возвел влажные коровьи очи к невидимому в темноте потолку, готовясь вплоть до выдранного пейса отстаивать названную цену.

– Ха! – прорычал князь и полез за деньгами: «Слава Богу, он с нами не знаком…»

Пошевырявшись в ассигнациях перед слабым светом, вытащил двести рублей и протянул трактирщику. За долю секунды пересчитав в темноте деньги, хозяин яростно запищал: «Сагочка!».

– Не сегодня! – остановил его князь, собираясь уходить. – Да-а! – обернулся он.

Еврей был само внимание.

– Я не слишком грамотный, но, по-моему, в слове на «мойки» в конце «е» должно стоять? – начал выяснять Оболенский.

– Что Мойше выгодно, то и будет стоять!.. Что непутевый маляг намалевал и за что деньги получил, то бедный Мойша пегеделывать не станет, такие дикие затгаты ему не по кагману! – резонно разволновался трактирщик, быстро убирая ассигнации.

Удовлетворенный ответом эстандарт-юнкер покинул забегаловку и долго щурился, привыкая к пасмурному серенькому деньку, который прямо-таки слепил после «…рака… на мойки».

Вечером следующего дня тридцать восемь счастливчиков кирасиров, ночевавших в казарме, вышли на торжественное построение для приема «водовки». В первом ряду, конечно, стояли дядьки. Вахмистр в число счастливчиков не попал, и пеший строй повел Оболенский. Конногвардейцы так, на всякий случай, оделись по-походному в серые рейтузы и шинели – вдруг драка какая учинится или поблевать захочется… Шли как на параде, четко отбивая шаг и с песней, делая равнение встречным офицерам. «Молодцы конногвардейцы, – думали те, – красиво идут! Похоже, Костя им спать не дает…»