– Давайте на ужин, если готов. Расчет в восемь часов, – говорит Вадик, забирая у дежурного матюгальник.

Сейчас будут с Пикшей и Хомутом долго кумекать, как похитрей распределить наряды, растасовать десять человек на то, что рассчитано для двадцати.

– Добрый вечер, Лиди Санна! – первым просовываю голову в окно раздачи. – Что у нас нынче вкусненького?

– А, Сенчин, – устало улыбнулась повариха. – Ты все еще здесь?

– Уу, мне еще долго – наверно, с неделю…

– Это недолго, поверь, – не согласилась она, подала миску с пшенной кашей и открытую банку кильки. – Вот, держи что есть… – И предупредила строго: – Банка, учти, на двоих!

– А масло есть?

Лидия Александровна отвечает ухмылкой. Я обижаюсь:

– Ну, уже дней десять без масла! А положено же по тридцать грамм в сутки.

– Слушай, хватит, а! – Лидия Александровна морщит свою симпатичную, но измотанную мордашку. – Как привезут, сразу всё получите…

– Вот обожрусь! Это ж выйдет, – пытаюсь умножить, – черт знает сколько! Ради этого, хе, стоит еще послужить…

4

Стоим в дежурном помещении щербатой шеренгой. Сначала – первое отделение, где представители всяких хозяйственных должностей: гужбанщик, водилы, повар. Командует отделением Гурьян. Второе отделение, это чисто стрелки, по идее – самое должно быть многочисленное. Но в нем сейчас лишь два человека – младший сержант Терентьев и я. Третье отделение – техническое – командир Беликов (Комтех), и в нем Арбуз еще. Четвертое – СС (служебные собаководы) – одиноко представляет Орель; сержанта нет, пса у Ореля тоже нет. Подох он от усталости. Специально присылали ветеринара, когда Шайтан околел; ветеринар его вскрыл, обследовал. Грозились из отряда наказать за потерю служебной собаки, но ветеринар криминала не нашел. «Загоняли пса просто-напросто», – объяснил он причину смерти. Конечно, замотаешься тут: по два раза в день вдоль по «системе», это под тридцатник кэмэ выходит, да еще на сработках по болотистой тайге поносись и жри овсянку, жиденько подслащенную комбиком. (Собачьих консервов тыщу лет не привозили, да и когда привозили, мы их сами скорей хавали – посолишь мяско и ешь, хрящами хрустишь.) Да, запросто можно при такой житухе околеть. Ничего сложного.

– Р-равняйсь. Смир-рно! – командует Гурьян, когда из канцелярии появляются гуськом Хомут, Пикша и Вадик.

Начзаставы останавливается по центру дежурки, оглядывает шеренгу уныло и презрительно. Кашлянув, здоровается. Мы бодрящимся баском хором отзываемся:

– Здравия желаем, товарищ старший лейтенант!

Сначала несколько объявлений: о том, что после боевого расчета – обязательная чистка личного оружия; что ефрейтор Сальников заболел ветряной оспой и завтра будет отправлен в госпиталь и что всякий контакт с ним недопустим, даже тем, кто ветряной оспой болел ранее; что в ближайшие дни ожидается пополнение в количестве трех-пяти человек, в том числе должны прислать и водителя; что в связи с частыми перебоями подачи электроэнергии и скорым наступлением похолодания прапорщику Хомутенко поручается ускорить заготовку дров и в его распоряжение поступают все свободные от службы бойцы. Затем, помявшись, Вадик наконец зачитывает по матюгальнику расписание службы на следующие сутки.

После каждой фамилии и службы из шеренги слышится сдавленный мучительный стон. И я, конечно, услышав свою службу, тоже застонал. На завтра у меня два похода: утром – правый фланг, вечером – левый. Уж лучше бы наоборот. С утра левый отмахать со свежими силами, а потом уж как-нибудь осилить правый… Еще и Хомут в течение дня умотает со своими дровами… Но зато (чему единственно можно порадоваться) у меня восемь часов непрерывного сна. Редкий случай.

– А у нас счас моро-озы, – протяжно, мечтательно вздыхает Вовка Шаталов, наяривая шомполом ствол своего АК. – По радио слушал – за двадцать градусов. Снег…

Тянет на это сказануть что-нибудь прикольно-обидное, но Шаталов такой парень особенный, что невольно у всех появляется к нему уважение. На вид он коренастый, сильный, надежный, с грубыми, крупными чертами лица; руки широкие, твердые. Двигается не спеша, зато уверенно и расчетливо и, кажется, не торопясь все успевает. И сейчас, в отличие от остальных, сапоги его и пряжка ремня начищены, подворотничок свежий. Мы вяло трем ветошью детальки автоматов, а он уже почти закончил чистку. Соберет автомат и пойдет корову доить.

Его сразу поставили на гужбан, ухаживать за скотиной. Принимает роды у коровенки, со свиньями во зится, коней содержит в порядке. Всю эту хрень – так называемые тяготы армейской службы – переносит спокойно, хотя иногда вот грустит, пытается рассказать о деревне своей.

– Тихо у нас зимой, все снегом завалено. Из трубы дым так столбом… Мать калачей напечет… Сейчас бы на охоту пошел, рябчиков в бору – страсть…

– Хм, – я усмехнулся, не выдержав, подколол: – Хватай автомат, Вовян, и беги. Парочка лосей нам сейчас лишними не покажутся!

Кое-кто хохотнул. Шаталов гляцнул проверяемым затвором, взглянул на меня. В глазах его сожаление и тоска. И у меня от этого взгляда чувство, что я не понимаю чего-то очень важного, необходимого, а он вот – понимает.

Пикшеев придирчиво проверяет качество почищенных автоматов. Делает замечания, но никого дочищать не отправляет. Это после стрельбища, тогда – вилы просто. Десяток пуль выпустишь, и нутро АК – как топка печи. Вот тогда приходится фигачить до дури… Иногда и хочется пострелять, отвести душу, хоть почувствовать, что эта палка, которую каждый день таскаешь на плече, – действительно автомат, оружие боевое; а потом вспомнишь про чистку и только и думаешь, как бы откосить от этого стрельбища. Лучше пару раз на левый фланг прогуляться…

У свободных от службы – личное время. Оно вообще-то предполагает починку одежды, процедуры личной гигиены, сочинение писем на родину, просмотр телепрограмм, но нам теперь не до телика и тем более не до длины ногтей на ногах. У всех одно желание. И Вадик понимает (спасибо ему), разрешает желающим спать.

Я заказал Комтеху, принявшему только что дежурство по заставе, оставить мне две кружки молока. Заодно, на везение, спросил про покурить.

– Откуда? – морщится он и шумно взглатывает, будто ребенок, которому напомнили о чем-то вкусненьком, но недоступном.