– Строим «ежа»?

– А что еще делать? Ты со своей ротой остаешься на этом берегу, на случай если драпающие «иваны» добегут сюда раньше, чем наша дивизия или танкисты из одиннадцатой.

– Гаубицы тоже здесь оставишь?

– Да.

– Нормально. Должны продержаться.

– Угу. Должны.

Продержаться удалось, причем не без помощи люфтваффе, но осадочек все же остался. И вот теперь, расположившись на высоком берегу Волги, спустя несколько дней после того памятного налета, едва не поставившего эффектную, хотя и печальную, точку в его военной карьере, Нойнер был практически готов простить летунам их недавнюю оплошность. Ганс, широко расставив ноги для устойчивости, стоял на броне самоходки и в бинокль обозревал раскинувшуюся перед ним равнину – впереди был Сталинград. Вернее, его северные окраины. Открывшееся зрелище… впечатляло.

Хотя нет, «впечатляло» – это явно не то слово, которое могло бы достойно описать ощущения от увиденного Нойнером пейзажа. Куда точнее было бы сказать, что Ганс был потрясен открывшейся перед ним картиной. Сталинград лежал в руинах. Сплошное нагромождение развалин до самого горизонта, на сколько хватало глаз, с поднимающимися кое-где дымами не до конца затухших пожаров и крутящимися на ветру небольшими смерчами из пыли и пепла. Мертвый город, строившийся десятилетиями и стертый с лица Земли за одни сутки – мрачный памятник возросшей мощи технологий разрушения.

Удар по Сталинграду, последствия которого наблюдал Ганс, был составной частью операции группы армий «Северная Украина» по уничтожению советских войск в малой излучине Дона. Идею этого удара выдвинул Рихтгоффен, он же со своим штабом и разработал план авиаудара, который должен был парализовать управление и снабжение войск Сталинградского фронта в решающие дни немецкого наступления. Эта акция считалась самостоятельной операцией ВВС, которая позволяла облегчить развитие наземного наступления. Вольфрам фон Рихтгоффен, ветеран бомбардировок Герники и Варшавы, вложил в это авианаступление, получившее красноречивое название «Молот ведьм», весь свой колоссальный опыт в делах подобного рода, и результат превзошел все ожидания.

Все началось ранним утром 23 июня – накануне решающего наступления 1-й и 4-й танковых армий на войска Сталинградского фронта, занимающие оборону в малой излучине. Сперва шесть групп истребителей-бомбардировщиков проштурмовали все советские аэродромы в районе предстоящей операции. Истребители в это же время накрыли плотным двухъярусным «зонтиком» город и прилегающие к нему окрестности, а пикировщики принялись методично подавлять зенитные батареи расположенной в районе города дивизии ПВО. А в 8 утра над Сталинградом разверзлись врата ада.

Рихтгоффен не пожалел сил, бросив на город все бомбардировочные эскадры IV, V и VIII авиакорпусов – свыше 1000 самолетов, стартовавших с аэродромов Харькова и Донбасса. Группа за группой, на средней высоте, в идеальном строю «стервятники Геринга» заходили на вытянувшийся вдоль реки город с севера и, двигаясь над относительно узкой лентой городской застройки, вываливали свой смертоносный груз. Отбомбившиеся группы, пройдя над городом, уходили на свои аэродромы, чтобы спустя пару часов вернуться с новой порцией бомб – образовался непрерывно работающий бомбовый конвейер, не позволяющий защитникам и жителям города хоть на минуту перевести дух и предпринять какие-то меры. Пикировщики в это же время атаковали отдельные объекты, признанные особо важными, и первой их жертвой стали нефтехранилища.

Вслед за первыми волнами, использовавшими в основном фугасные бомбы, пошли следующие – с зажигательными. Поврежденные дома с обрушившимися крышами служили отличной пищей для огня. Истребители из воздушного барража, исчерпав горючее, перед уходом на аэродромы расстреливали боекомплект, штурмуя городские улицы и разгоняя всех, кто пытался организовать борьбу с огнем. Ветер, постоянно дующий над городом за счет разницы температур раскаленной летней степи и прохладной реки, активно питал многочисленные пожары, а на пылающий и рушащийся город продолжали сыпаться все новые и новые бомбы…

К полудню Сталинград превратился в один огромный костер. Шлейф жирного, непроницаемо-черного дыма от горящих нефтехранилищ тянулся на десятки километров, а по Волге змеились вниз по течению полосы горящей нефти. Многочисленные очаги пожаров слились в сплошное море огня. Бушующее пламя сжигало огромные объемы кислорода и продолжало всасывать из окружающей атмосферы все новые и новые массы воздуха – образовалась гигантская топка с самоподдерживающимся наддувом, в которой горело абсолютно все. Реализовалось редчайшее явление, впоследствии получившее название «огненный шторм». И этот «шторм» бушевал на улицах города, где до войны проживало полмиллиона жителей, к которым добавились сотни тысяч беженцев, скопившихся в ожидании дальнейшей эвакуации, а также солдаты двух резервных стрелковых дивизий, дивизии НКВД, переформировывавшегося 13-го танкового корпуса, войск ПВО и многочисленных тыловых частей Сталинградского фронта. Все эти люди превратились в пищу для огня, будучи в буквальном смысле слова сожжены в пламени войны.

От огромных температур плавились стекло и черепица, крошились и трескались от жуткого жара камень и кирпич, от людей же не оставалось вообще ничего, лишь жирный пепел, который, смешиваясь с золой и пылью, взмывал вверх, подымаемый потоками раскаленного воздуха. Один из радистов с немецкого бомбардировщика, наблюдая вздымающийся до небес черный смерч из дыма и пепла, мрачно пошутил:

– Похоже, что души русских отправляются прямиком на небеса.

На реплику откликнулся штурман, оторвавшись наконец от прицела: