Вытянув плетью зазевавшегося мужичонка, Котов глянул на торг, выматерился и даже не стал спешиваться, а развернулся и поехал обратно. Притихший народ за спиной перевел дух…

Въехав во двор, Александр Яковлевич бросил коня (конюх заберет!) и грозно прошагал к службам. Прошел мимо сарая, из которого шел запах кожи и того, чем эту кожу выделывают, решил: «Со двора долой, куда подальше!», остановился около ткацкой, где жили и работали девки и бабы. Из дверей высунулась курносая мордаха рыжей Нюшки.

– Ой, князь-боярин, а я думала, ты к вечеру будешь, – хитренько прищурилась девка. – А мы-то тебе холстину на новую рубаху наткали. Пойдем, покажу.

Не дожидаясь ответа, Нюшка бесцеремонно схватила воеводу за руку и потащила внутрь. Свернув в чуланчик и затворив за собой дверку, обхватила Александра Яковлевича за шею, жарко поцеловала в губы. Притягивая воеводу к себе, девка повалилась на спину, на какую-то рухлядь…

– Сразу бы ко мне и шел, – хихикнула Нюшка, оправляя сарафан. – Ишь, по городу ездил. Злость небось срывал? На кого злился-то?

– На кого надо, на того и злился, – буркнул воевода, разыскивая пояс. – Не бабьего ума дело.

– Это точно, – согласилась девка, нисколько не обидевшись. – А мне как сказали, что батюшка-воевода нонча не с той ноги встал, я и решила, что всепременно ко мне заглянет.

– Ага, – кивнул Александр Яковлевич, вытаскивая из кошелька копеечки. – Сколько?

– Так ведь не из-за денежек я… – жеманясь, сказала девка.

– Бери, дура, пока дают, – усмехнулся Котов, всовывая Нюшке копеечку. – Глядишь, на приданое накопишь.

– Так ить уже накопила… – хмыкнула девка, пряча чешуйку за щеку. – Только кто возьмет-то? Было бы дите, так еще бы взяли, а так… Кому курва, да еще после ляхов с татарами, нужна?

– Ну, если за вдового стрельца отдать? – сказал Котов, подумав. – Я бы и домик тебе прикупил. С домиком, с приданым – возьмут любую!

– Умный ты, воевода… Отдашь за стрельца, убьют его, а потом вдовой мыкаться? А коли дети останутся? Ты, что ли, кормить-то будешь? Левонтий Силыч да дядька Яков с утра с собой двадцать душ увели. Сколько назад вернутся?

– Ишь, углядела… – протянул Котов.

– А че не глядеть-то? Они хоть и тайком ушли, а все одно мимо нас не пройти. Стрелецкий двор, чай, с нашим сараем по соседству стоит.

– Небось по всей слободе растрезвонить успела? – поинтересовался воевода.

– Больно надо! – хохотнула девка, а потом добавила со злобой: – Самому-то не совестно? Отправил стрельцов татей ловить, чтобы ляхам поганым ехать ловчее было! Тьфу!

Александр Яковлевич не стал серчать. Помнил, в каком виде он забирал Нюшку из караван-сарая, куда ее привезли татары…

Выйдя во двор, воевода глянул на солнышко. Не утерпев, пошел к городским воротам. По уговору Костромитинов должен был привести отряд вечером.

Стрельцы, стоявшие в карауле, напряглись. Ничего не говоря, воевода поднялся на надвратную башню и устроился около бойницы, вглядываясь вдаль. Просто сидел и молча смотрел. Знал, что, пока глаза таращишь и ждешь, точно никто не появится. И время идет в час по ложке… Чтобы быстрее дождаться, лучше не ждать.

Караульные, которым уже было пора затворять ворота, стояли как вкопанные. Наконец десятник – ивангородской дворянин Никита Еропкин, командовавший стражей, не выдержал и поднялся наверх. Нарочито громко брякая ножнами, спросил:

– Лександр Яковлевич, ворота бы закрыть. Ты ж сам приказал – как солнышко сядет, створки смыкать и никого до утра не пускать.

– Ну а чего же тогда ждешь? – мрачно спросил Котов. – Если велено закрывать – закрывай.

– С утра, когда караул меняли, баяли, что Левонтий Силыч ушел татей ловить. А коли вернется?

– Коли вернется, так ты ворота-то и откроешь.

Десятник Еропкин покачал головой:

– Не дело, если начальник свои же приказы меняет. Да и на ночь тут только двое стрельцов останутся – не открыть им ворота-то.

– Дело – не дело! – разозлился воевода. – Ты что-нибудь одно реши – либо закрывай, либо стой и жди, пока Костромитинов не придет…

– О, гляди-ка, воевода, пыль вьется – не они ли?

Воевода, глянув в бойницу, тоже узрел клубы пыли, а скоро две телеги да восемь мужиков. А уходило – двадцать. Пока воевода спускался, телеги уже въехали в ворота. На передней лежали пятеро раненых. На другой лежали мертвые. Сердце захолонуло…

Яков – старый боевой холоп, матерщинник, а еще – наставник и советчик – лежал с самого края. Лицо было чистым, не заострившимся. В открытых глазах – ехидная усмешка. Воевода, сдерживая рыдания, закрыл старику глаза и, поцеловав в лоб, прикрыл лицо тряпицей…