«Кушать» — это конкретно. Как-то и желание… по-маньячить шашечкой — отступает.

Я сделал из ремня петлю и накинул на шею ребёнка. У него глаза… Рубль юбилейный видели? А два? Вот в два таких рубля я и смотрюсь.

– Ваня… ты… ты что?!

– Власть в нашей Малиновке переменилась. Теперь ты — раб, я — господин. Ты — ходячее мясо, степная пыль. Я — воин, твой хозяин. Будешь послушным рабом — позволю спать у порога моего дома. На коврике. Косточек давать буду. Ты — старайся. Служи мне лучше. А иначе — придётся плетями.

Малыш посмотрел на меня как на сумасшедшего, потом взвизгнул и рванулся с санок долой. Так вместе с ними и полетел. Санки перевернулись, и он оказался лицом в снегу. Я же говорил: Россия, итить её ять, снег на морде — постоянное украшение.

Алу бился под санками, привязанными к его спине, размахивая головой, отплёвываясь от залепляющего лицо снега. Когда ему удалось перевернуться, я дёрнул за шейный ремень, и он снова вернулся в прежнее состояние. Пока я перебирал свалившуюся торбу, в которой нашлись кусок конины и половина замёрзшего каравая, упрямый малыш встал на ноги.

Отфыркиваясь и отдуваясь, Алу гордо взглянул на меня: «Вот я какой! Всё равно поднялся!». Я дёрнул за ремень и экс-микро-бай завалился в другую сторону. Не нравится? А как меня дёргали? Привыкай, дитятко. К ошейнику. К поводку в руках хозяина.

Мордовать связанного человека — глупое скучное занятие. Даже если он старательно ругается в мой адрес на двух языках. Не хочу слышать — и не слышу. Нужно иметь какие-то эмоции, какую-то личную ненависть. А у меня для этого сил нет. Ещё годится мозговой сдвиг, маньякизм с садизмом. Или — групповщина. Выделываешься перед соратниками. Типа: во как я его!

Не мой случай — не интересно. Поднялся? — Дёрнул за ремень, он на левый бок упал. Снова поднялся — снова дёрнул — завалился на правый бок. Скучно, однообразно. Хорошо хоть есть чем заняться: надо позавтракать.

Замотал ремень вокруг сосны повыше и пошёл собирать хворост. Когда вернулся Алу — упорный парень — снова поднялся и пытается допрыгнуть до ремня, достать зубами. Снова — «русский крем вместо бритья». Когда лицо от снега замерзает — щетины уже не чувствуешь, побриться — не хочется.

После очередного раза — он корячился-корячился, а потом уткнулся в снег и заплакал. Устал, умаялся. Столкнулся с «высшей силой». В форме ремня на шее.

Он рыдал и хныкал, а я запалил костерок, снега в котелке растопил, хлебушек и мясо на огне разогрел. Что, дитятко, ждёшь, когда на твои слёзы утешальщики прибегут? Не надейся, не прибегут. Так что — возлюби имеющееся. «Возлюби ближнего своего». Меня, господина твоего. Здесь, в лесу, никого ближе тебе — нет. Не нравится — сдохни. Ты тут никому не нужен.

Треск веток в огне меня отвлёк, и я как-то пропустил момент, когда скулёж, вперемежку с ругательствами перешёл в хрип. Как-то… мой раб неправильно звучит. Малыш доигрался — замотал ремень на шее и теперь само-удавливался. За вчерашний день я сам раза два-три задыхался до цветных пятен в глазах. «Как аукнется — так и откликнется».

Но вот же, гумнонист хренов! Лично мне, лично вот эта особь — кислород не перекрывала. Я, конечно, понимаю: они все такие, и этот вырастет — станет типичным представителем, «степным хищником». Вполне по Ключевскому.

Сволота поганая. Серый конный таракан. Давить таких прямо в… в яйцекладах. Но… дерьмократия с либерастией! Блин! Душу свербит! Надо от этого… «национально чуждого» — срочно избавляться! Выкорчёвывать из себя эту хрень нахрен… как Чехов — раба выдавливал, по капле. Но… не прямо же сейчас!

Пришлось отматывать сопляка, отвязывать от санок, тащить к костру. Багровость постепенно ушла с его лица. Он уже смог держать миску связанными руками. Всхлипывая, прихлёбывал горячий хвойный отвар.

– Ты, ханыч, хлебай шибче. Дёсны крепче будут, зубы целее. За зубастых ханычей на рынке больше серебра дают.

– Я… Я не ханыч.

– Не понял. Ты же говорил: мой отец, хан Боняк… Или — соврал?

Не поднимая глаз от миски, малыш прояснил ситуацию:

– Мой отец — хан Боняк Бонякович. А мать — рабыня из русских. Я — не ханыч, я — челядинец. Рабёныш. Выкупа за меня не дадут. Урождённых рабов не выкупают.

Потом, поставив миску на землю, всё так же, не поднимая глаз, попросил: