— Вот и осень почти прошла, — задумчиво сказала она тоном, который задумывался как интимный. — С утра то ли снег, то ли дождь, и небо тяжелое. У меня весь день болит голова, и хочется апельсинов, таких, знаешь, турецких. Я всегда езжу в Турцию в мае, там в это время и клубника, и апельсины, и черешня. Прямо объедаюсь… А еще кофе, настоящий, с пенкой, не эта унылая кислятина. Был в Турции?

— Конечно.

— Я каждый год езжу. И непременно в мае. Для вдохновения, потому что впереди лето, мертвый сезон, а нужно чем-то забивать полосы. Голова пустая совершенно. А потом окунешься в Средиземное море — и пошло дело. Знаешь, — доверительно сообщила она, — иногда после поездки я сама себе кажусь гениальной.

Дима не знал, как это прокомментировать, потому промолчал.

— Я думала, ты позвонишь, — сказала она безо всякого перехода.

— У меня не было номера, — проблеял Дима. Вера усмехнулась.

— Там, в статье, прямо под фото, мой телефон.

Он покраснел, дожевал блин и допил остывший чай, почти мечтая, чтобы кто-нибудь из маргиналов подсел за их столик, завел разговор ни о чем, отвлекая внимание и, черт с ним, даже попросил бы водки. Все лучше, чем вести этот разговор.

— Я хотела сама, — сказала она. — Выходные так бездарно пролетели… Работы много, но все настолько уныло, что захотелось праздника. Знаешь, я все время думала о тебе: позвонишь, не позвонишь…

Она смотрела с томностью тургеневских барышень, но получалось скверно, поскольку за фасадом виднелась крокодилица, привыкшая хватать добычу. Фразочки произносились округлыми ахматовскими интонациями, но в этой тщательно выпестованной возвышенности было что-то целлулоидно-ненатуральное, пластиковое, с фальшивыми скрипучими нотками.

С беспощадных небес сыпалась ледяная крупа, но промозглый холод был предпочтительнее разговора с глазу на глаз с женщиной, которая что-то хотела от Димы. Он все отводил глаза, рисовал вилкой в сметане полосы, затягивающиеся, как раны на коже.

Вера получила свой чай и пирожное и замолчала, исподлобья наблюдая за ним. Его пассивное созерцание пустой тарелки явно выводило женщину из себя, отчего следующая фраза прозвучала невпопад и довольно резко.

— Кстати, пробить статью было нелегко.

Он поднял вверх черные, как маслины, глаза.

— Правда?

— Правда. Я буквально на коленях умоляла редактора поставить ее в номер, хотя он считал, что традиционная статья о народном хоре была бы уместнее. Так что скажи спасибо.

— Спасибо, — сказал Дима ровным голосом. — Я очень благодарен. Правда, мы совсем не просили писать о нас. Да и эффекта от этого материала никакого.

— Ну, это пока, — загадочно сказала Вера, насмешливо окидывая его взглядом. — Я не последний человек в журналистике все-таки. Думаю, что скоро вас оценят по достоинству. И потом, сегодня всего лишь понедельник, еще не все прочитали газету…

Поставив чашку, она навалилась грудью на стол и, наклонившись к Диме, тихо произнесла:

— Когда я тебя снова увижу?

Тот дернул бровями, изобразив на лице непонимание:

— В смысле?

— Не прикидывайся дураком, — поморщилась она. — Тебе это совершенно не идет. Так когда ты придешь?

— Куда?

— Ко мне. Нет, кроме шуток, когда?

Диме вдруг стало смешно.

— Наверное, никогда, — весело сказал он. В глазах мелькнуло что-то темное. Вера отодвинулась, посмотрев с ядовитым прищуром.

— Даже так?

— Даже так. А что?

— Ничего, — насмешливо фыркнула она, но во взгляде мелькнула ярость. — Кажется, ты забываешь, с кем говоришь.

— И с кем же? — поинтересовался Дима.

— А вот получишь на свой очередной концертишко разгромную рецензию — тогда узнаешь, — пообещала она сладким голосом.

Тот рассмеялся.

— Мадам, — вздохнул он, — боюсь, что ваша писанина на нашем творчестве никак не отразится. Вы американских сериалов насмотрелись, не иначе. Это там, на загнивающем Западе, от рецензии зависят кассовые сборы, а вот у нас, в Зажопинских Выселках, все совершенно по-другому. Ну, написали вы хвалебную оду — и что? Нас завалили предложениями продюсеры? Нет. Напишете разгромную статью, мир тоже не рухнет. Сейчас времена другие. Каждый сам себе гуру в Интернете. Как ваша газетка с тиражом в две тысячи экземпляров сможет нам помешать?

Вера сплела пальцы рук и с деланым превосходством сказала:

— А вот посмотрим.

— Посмотрим. Пишите, милая. Авось в смоле и перьях из города не выгонят.

Он стал подниматься, но она снова схватила его за руку.

— Ты что, вот так вот уйдешь?

— Вот так уйду.

Вера отпустила его и нервно улыбнулась. Сунув руку в сумку, она вытащила сперва очки, а потом пачку сигарет.

— Надо же, как несовершенен этот мир, — произнесла невесело. — А я то, грешным делом, думала, что нашла своего Аполлона, а тут, оказывается, очередной обмылок.