Шрифт:
1–2Есть что-то шутливо гротескное в этом провозглашении любви к герою, который только что предал смерти бедного Ленского.
4Но мне теперь не до него.Проникновенная фраза, сочетающая значения: быть не в настроении, не иметь время для кого-либо или для чего-либо, не иметь возможности вникнуть в существо дела. См. также коммент. к главе Третьей, XXXV, 6.
5–6«И, по правде говоря… [автор] / Все больше устает от его давней возлюбленной — рифмы», — говорит Драйден в своем превосходном «Прологе» (строки 7–8) к смехотворной трагедии «Ауренг-Зеб» (поставленной весной 1675 г).
XLIV
5–6Должны ли устаревшие или, иначе говоря, необычные формы русского языка переводиться необычными формами английского языка?
Существительное «молодость» имеет архаическую форму «младость», не употребляемую в настоящее время даже в поэзии. В «ЕО», и не только там, Пушкин использует обе формы и образованные от них прилагательные («молодой» и «младой») без разбора, просто выбирая ту форму, которая лучше подходит по ритму. Иногда «молодой» (м. р., им. пад., ед. ч., так же ж. р., род. пад., ед. ч.) или «молодая» (ж. р., им. пад, ед. ч.) превращаются в неясный эпитет с галльской интонацией, скажем, «младая Ольга», независимо от того, знаем ли мы уже, что она молода или нет. Когда в главе Шестой, XLIV, Пушкин оплакивает прошедшую молодость, используя для парной рифмы слово, которое в настоящее время совсем вышло из употребления, так что один близнец оказывается мертвым —
Мечты, мечты! где ваша сладость? Где, вечная к ней рифма, младость?— и переводчик не может удержаться от искушения перевести оба слова архаическими формами.
Можно аргументировать применение архаичных терминов при переводе тем, что они использовались во времена Пушкина. Лучше было бы выбрать современные адекватные термины и пояснить ситуацию в примечании.
Истоки флирта с «шалуньей рифмой» (см. XLIII, 6), (фр. «la rime espi`egle» или «polissonne»), можно проследить от немотивированной рифмы «розы» в главе Четвертой, XLII, 3.
7–8и вправду наконец / Увял, увял ее [младости] венец?11Так Пушкин, обращаясь к прошлому, сближает тему Ленского о поблекшем цвете (глава Вторая, X, 13–14, глава Шестая, XXI, 3–4, и глава Шестая, XXXI, 12–13) с излияниями по поводу своей собственной молодости. В двадцать один год в элегии «Я пережил свои желанья» он писал (строки 5–8):
Под бурями судьбы жестокой Увял цветущий мой венец; Живу печальный, одинокий, И жду: придет ли мой конец?(Три четверостишия, сочиненных 22 фев. 1821 г. в Каменке Киевской губернии, первоначально предназначались для вставки после строки 55 в поэму «Кавказский пленник», которую наш поэт в это время завершал; она была окончена на следующий день, а эпилог добавлен 15 мая того же года, во время краткого пребывания в Одессе).
14скоро тридцать.Эта строфа (как и XLIII, и XLV) была написана 10 авг. 1827 г. в Михайловском. Нашему поэту было тогда двадцать восемь лет.
Ср.: Бертен, «Любовь», кн. III, Элегия XXII (1785):
La douce illusion ne sied qu'`a la jeunesse; Et d'ej`a l'aust`ere Sagesse Vient tout bas m'avertir que j'ai vu trente hivers. <B дни первой юности мы можем жить мечтою, Но опытность, рассудка друг, уже вещает мне порою: Спеши, спеши любить, Утраченных часов любви не возвратить. Пер. Д. Глебова>.Черновики XLIII (2368, л. 24), XLIV (там же) и XLV (л. 24 об.) являются одним из трех автографов главы Шестой, которые дошли до нас (другие: черновики XXXIV а, б и в, ПД 155, и последний черновик или первый беловой экземпляр XXXVI–XXXVII, собрание Купрович) и имеют дату «10 авг. [1826]» (год указан по Томашевскому, Акад. 1937, с. 661). См. также коммент. к главе Шестой, XLVI, 1–4.
XLV