Однако мне не стоило расслабляться. Моим соперником был человек, который одержал верх над Виталием Аннинским, опером и спецназовцем. Что скрывала под собой личина Чиркова, мне только предстояло узнать.

Прежде чем ринуться в атаку, я увидел перед глазами картину: бар, стойка, Виталий Аннинский на высоком стуле и этот оборотень, стоящий у него над душой. И не подумал о том, что сейчас во мне глупости не меньше, чем в тот памятный вечер.

Адреналин, переполнивший меня, плескался в горле, а в таком состоянии я не мог вложить в удар всю силу, и даже точность оставляла желать лучшего. Так что двойка, которую я закатил своему противнику, оказалась откровенно провальной. А вот Чирков оказался на высоте: он захватил меня своими ручищами и приподнял над землей; завершить убийственный бросок я ему не дал, ударив его открытыми ладонями по ушам. Он отпустил руки и, пошатываясь, отступил. Я снова пошел в атаку. На этот раз моя двойка — левой в печень, правой в голову — достигла цели: Чирков пошатнулся. И — неожиданно для меня — стал на меня наваливаться, бросив руку на мое плечо. Я вошел с ним в клинч и захватил его за пояс. И тем самым дал ему возможность захватить мою руку двумя руками и провести красивый и эффективный прием: задняя подножка с захватом руки и падением. Однако в этот раз он поторопился и совершил «детско-юношескую» ошибку: при постановке ноги он отклонился назад, не рванул, как надо, меня на себя и не смог дотянуться до моей ноги своей ногой. К этому времени я очухался и, отпустив его брючный ремень, нанес сверху вниз несколько хлестких и болезненных ударов своей левой. И одновременно тянул правую — точно зная, что от боли противник ослабит хватку. Так и случилось. И я тотчас включил свою ударную правую в работу. Я как будто рубил топором дерево, летели щепки во все стороны, и оно в конце концов не устояло…

Я тяжело дышал над поверженным противником. Когда делаешь что-то стоящее, действительно заслуживающее внимания, вокруг ни души; когда из тебя лезет непотребное или ты спотыкаешься и попадаешь в нелепую ситуацию, рядом всегда найдется человек с камерой.

Под ногой что-то хрустнуло. Я нагнулся и поднял очки Чиркова. У него были «небезопасные» стеклянные линзы, и одна из них треснула. Я вытряхнул из оправы осколки и водрузил очки Чиркову на нос. В поисках веревки открыл багажник машины. Буксировочный трос нашел себе место в чехле, и, судя по его виду, им ни разу не пользовались. Метровый отрезок как раз подошел бы для этого борова, однако я нашел более простое решение. В углу багажного отделения я заметил целую связку пластиковых хомутов «подходящего» размера. Каково их истинное предназначение — гадать было бесполезно. Может быть, они служили для опломбировки каких-то узлов или крепления бирок на производственном участке. С таким запасом пластиковых наручников можно целый месяц патрулировать самый неблагоприятный район столицы.

Я завел руки Чиркова за спину и, надавив на него коленом, стянул запястья хомутом. Прислонив его спиной к машине, я вынул мобильник и выбрал из списка номер майора Михайлова.

— Ты совершаешь ошибку, — прохрипел Чирков, роняя кровавую пену на землю.

— На днях ты говорил по-другому. Ты сам предпочитал услышать правду и сказал мне: «Неведение гложет меня изнутри». А я, как дурак, успокаивал тебя: «Я взрослый человек и все понимаю».

— Ты «Сатирикон» не выписываешь?

— Выписываю.

— Это видно. Ты даже мосол включил в список расходов, сатирик.

— Не мосол, а мясную кость. Она денег стоит.

От Шибаевского пруда до Даниловского ОВД было рукой подать — это по московским меркам, разумеется. Тем не менее я не рискнул везти связанного человека. Тот мог закричать, подать знак водителю какой-нибудь машины на перекрестке. Одним словом, лишние неприятности мне были ни к чему, и я пошел по пути наименьшего сопротивления.

— Алло, Игорь Васильевич? Баженов беспокоит. Я тут припас лавровый венок для тебя. Жду на Шибаевском пруду. Да, то самое место, где был обнаружен труп Сергунина.

Михайлов примчался на пруд не один, с ним явился опер с цепким взглядом и переломанным боксерским носом. Не хватало только оператора с камерой, в противном случае — жалеть мне было не о чем, я мог бы назваться идиотом, закрывшим список под названием «Мои мечты».

Одетый в замшевую куртку и коричневые тупоносые ботинки, майор присел перед Чирковым на корточки и, вглядевшись в его разбитое лицо, поднялся на ноги:

— Ты чего творишь?! Даже я себе такого не позволяю.

— Махнемся шкурами? Оторвешься по полной.

— Оторвешься… — Михайлов отвернулся от меня, снова сосредоточившись на Чиркове. — Какие обвинения ты предъявляешь этому человеку?

— Он убил полицейского, — ответил я.

Михайлов мне не поверил. Покачав головой, спросил:

— Ты что, действительно считаешь, что задержал убийцу Аннинского?

В его вопросе просквозил скрытый смысл, мне даже на минутку стало зябко, и я повел плечами. Я даже не рядовой опер, а «какой-то там сыщик», пегая лошаденка, обскакавшая породистого жеребца.

Не дождавшись от меня ответа, майор задал следующий вопрос:

— Кто этот человек?

Я снова выдержал паузу. Может быть, Михайлов истолковал ее по-другому и почувствовал мою нерешительность.

— Его фамилия Чирков, он — участковый маркшейдер «Московского метростроя». Мы заключили с ним договор, я закрыл его дело в день убийства Аннинского.

Мне пришлось подробно остановиться на мотиве убийства, и он, судя по выражению лица Михайлова, ему понравился. И ему понадобилось не меньше минуты, чтобы вспомнить и натурально идентифицировать Чиркова.

— Точно, это он. Его я видел на видеозаписи, изъятой из бара. Помню, даже сделал скриншот…

Я подумал о том, что подходы к работе у нас одинаковые и, что называется, перспективные.

— …и стал смотреть дальше, — закончил майор.

— Стало быть, ты видел, как я вернулся за стойку?

— Кстати, куда ты отлучался?

— Плеснуть на лицо водички, а ты думал?

— Я так и думал.

К Михайлову подошел опер и что-то тихо сказал ему. Я не расслышал, что именно. Неприятно. Я был в шаге от чиха, и вот кто-то говорит «Будь здоров!» Этому оперу подошла бы кличка Кайфолом.