После этого Юрий Траханиот преподнёс в дар от Иоанна Васильевича три драгоценные шубы: одну из горностаев, другую из соболей, третью из белок.

Спутники его, Иван Халепа и Костя Аксентьев, преподнесли императору каждый по беличьей шубе.

Фридрих поручил доктору Георгу фон Торну поблагодарить послов на ломбардском языке и пригласить на аудиенцию утром следующего дня.

О чём говорили они – неизвестно. Тайна сия осталось недосягаемой для хроник немецких и летописей московских.

Ночь уже сбрасывала с себя чёрный покров. Иван Молодой остро чувствовал это, хотя очертания предметов, населявших просторную великокняжескую горницу, оставались прежними – одинаково размытыми, неясными и призрачно-безжизненными – в любое время суток. Плотно запертые ставни не пропускали дневной свет, и лишь сиротливая свеча, вернее, то, что от неё осталось, говорила о том, что здесь ещё теплится жизнь.

Иван не выносил яркого света, потому что при нём острее ощущалась вся его немощность. Единственный наследник и правопреемник Великого князя Московского, он и сам не хотел видеть себя беспомощным и перед другими стыдился проявить слабость свою.

Боль в ногах утихала под утро. Это был единственно возможный ориентир во времени, который ещё был доступен ему, словно железной цепью прикованному к постели тяжким недугом. Только тогда он засыпал, но ненадолго, на час, другой; потом опять просыпался от адской боли, распирающей ступни ног изнутри. Боль, обжигающая огнём, подходила к коленям, выворачивая их наизнанку, потом проникала в мышцы голени, вызывая судорогу, и поднимаясь вверх, доходила до бёдер, а, отходя от них, с разбегу вклинивалась в поясницу. С этого момента страшная ломота в ногах, суставах, мышцах длилась весь день и ночь, пока к утру, словно насытившись страданиями несчастного, не отпускала на короткий миг свою жертву.

Сегодня он не смог заснуть и лежал обессиленный, боясь шелохнуться и спровоцировать неосторожным движением новый круговорот нечеловеческих мучений.

– Зачем Господь послал мне такое наказание? – думал он, мысленно восстанавливая в памяти отдельные картинки из прошлой жизни и пытаясь связать их в единое целое.

Вот он десятилетним мальчонкой забился в угол великокняжеских саней во время похода батюшки на Казанское царство. А вот четырнадцатилетним подростком, потом – девятнадцатилетним юношей, сидит на великокняжеском троне, принимая в отсутствие батюшки, занятого походами на Великий Новгород, литовских и персидских послов. Может быть, не нужно было ставить своё имя рядом с отцовским на монетах, отчеканенных на государевом монетном дворе – пытался найти Иван хоть какую-то зацепку, за которую мог быть так наказан судьбой. – Нет, не за это покарал его Господь. Суета сует, тешившая тщеславие тринадцатилетнего мальчишки. Не по своему хотению, но по воле батюшки свершилось деяние сие… Зато в стоянии на Угре он пошёл наперекор отцу и не увёл войска с поля предполагаемой битвы вглубь страны …и отступили золотоордынцы во главе с ханом Ахматом. Так Русь навсегда освободилась от монголо-татарского ига. За это ослушание он наказан? Вряд ли.

Наконец осенило. Как сразу не вспомнил? Был грех, и совсем недавний. Пять лет назад вместе с отцом воевал Тверское княжество, руку на дядю своего, князя Михаила Борисовича, поднял. Слава Богу, успел тот в Литву бежать! Иначе смерти не миновал бы. Перехвачен гонец с тайным письмом: готовил дядя союз с польским королём против батюшки. Сватался за внучку Казимира, а она ему в дочери годится, подбивал подданных своих к измене. Где граница между добром и злом? Какое наказание заслуживает измена? Что лучше – простить или убить? Почему так просто отнять жизнь в наше время? Неужели не стоит она ничего? Но ведь и Каин убил Авеля, и не был наказан. Хотя кто знает, что было на душе у него? Может, терзался всю оставшуюся жизнь? Ведь боль душевная куда сильнее телесной. Уж как тяжело переживал смерть матушки. Иван застонал. Не то от боли, не то от горечи. Изменилась жизнь его с приходом в дом царевны Софьи. Делал всё, как велит сыновий долг: почтение мачехе оказывал, батюшку во всём слушался. А что в ответ? Косые взгляды, наговоры. Даже наследство матушки – ожерелье с каменьями и другие прикрасы – Софья тайком своей племяннице отдала. В Тверь бы уехать. Как никак сделал батюшка его Великим князем Тверским. Так не пускает, возле себя держит, в преемники себе готовит. Неуютно всю жизнь под надзором быть. Может, и не зря Господь болезнь дал. Не его это дело – государством управлять. Так батюшка и тут наперекор судьбе поступил. Вызвал из Венеции лекаря, который обещал за две недели на ноги его поставить. Сказывают, прибыл уже в Москву и сегодня появится во дворце.

Вот почему не спалось Ивану Молодому в это утро. Страшился он перемен, но были они неизбежны.

– Этот сундук поставьте в углу, а этот у окна, – резкий скрипучий голос вывел его из полудрёмы. Говорили на ломбардском наречье, поэтому слов Иван Молодой не разбирал. Маленький человечек, стоящий у двери, ловко раздавал указания слугам. Те суетились, безропотно подчиняясь каждому взмаху его руки. Незнакомец подошёл к окну и настежь распахнул ставни. Сноп яркого света ворвался в горницу, вырывая из полутьмы кровать, где покоился немощный наследник московского трона, сундуки с лекарским скарбом и посреди покоев – громадную печь с каким-то диковинным котлом. Иван прикрыл глаза рукой и этим неосторожным движением открыл дорогу для боли, однако, усилием воли заставил себя рассмотреть незнакомца.

Это был коротышка, одетый в камзол с пышным белым воротом венецианского покроя, кроткие кожаные штаны, белые чулки и чёрные сапожки с серебряными шпорами. Лицо его, похожее на жабье, сплошь состояло из жирных складок, усыпанных многочисленными бородавками.

– Io sono il medico signor Leon, – венецианец галантно поклонился своему будущему пациенту.

– И этому «басурману» я должен вверить свою жизнь, – в последний момент подумал Иван, и, обессилив от боли, впал в беспамятство.

Слуги заморского гостя в испуге прижались к стенам горницы. Но на сеньора Леона всё случившееся, казалось, не произвело никакого впечатления. Он спокойно подошёл к больному и взял его за руку чуть выше запястья.

– Будет жить, – процедил он сквозь зубы и отправился отдыхать.

Вечером по установленному обычаю, Иоанн Васильевич и Курицын сидели за столом, совместными усилиями пытаясь «ухватить судьбу за хвост»: проблем хватало, как семейных, так и государственных.

На этот раз дьяк принёс звёздные таблицы, по которым составил для государя перечень желаемых и нежелаемых действий. Отличительной чертой в характере Иоанна Васильевича была склонность к перемене в настроении в течение дня. Он долго мог выдерживать наставления царственной супруги, но какая-нибудь мелочь выводила его из себя, да так, что он срывался в крик, и любая попытка попавшегося под горячую руку подданного оправдаться только подливала масла в огонь, доводя до неправедного гнева. Курицын, как мог, старался направить неуёмную энергию государя в нужное русло. Благо, Иоанн Васильевич особенную веру испытывал к астрологическим предсказаниям.