– Фёдор Васильевич! – Мартынка указал глазами на новичка, примостившегося на лавке в глубине горницы – за столом уже не всем хватало места.

– Где-то я его видел, – произнёс Курицын в раздумии. Он ещё раз пристально взглянул на незнакомца и даже один раз прошёлся рядом, бросив мимоходом проницательный взгляд. – Знаешь, Мартынка, – продолжил он, вернувшись на прежнее место. – Незнакомец разодет, как петух. Если бы боялся привлечь взор наш, оделся бы поскромнее. И это пятно на щеке делает его слишком заметным. Хотя, бережёного – Бог бережёт. Проверь, на всяк случай.

Мартынка быстрым шагом подошёл к молодцу. Тот, понимая, что предстоит разговор, поднялся со скамьи.

– Ты кто такой будешь? – спросил Мартынка в лоб без всякой подготовки. – Раньше тебя не видывали здесь.

– Я слуга Елены Волошанки, – ответил молодец, переминаясь с ноги на ногу.

– А почему не подошёл к хозяину моему? Али не знаешь государева дьяка? – продолжал Мартынка свой пристрастный расспрос.

– Как не знать, – ответил парень. – Часто вижу его на государевом дворе. Знаю, что важная персона, да госпожа моя просила вести себя скромно, внимания не привлекать и поговорить с Фёдором Васильевичем тихо и незаметно, чтоб никто не увидал.

– А почём мне знать, что служишь Елене Волшанке? – Мартынке требовались доказательства. – Скажи, что-нибудь по-волошски.

– А что сказать? – растерялся парень.

– Ну, к примеру, скажи «здравствуй».

– Буна зиуа!

– Так, хорошо, – Мартынка удовлетворённо хлопнул парня по спине.

Тот вежливо улыбнулся в ответ.

– Но этого мало, – слуга Курицына держал себя почище пристава судебного. – Теперь представь, что я девушка и скажи: «твои глаза прекрасны».

– Ну, ещё чего, – рассердился парень. – Я и девице своей боюсь такое сказать.

– Тогда я вызову стрельцов из великокняжеских палат, – пригрозил Мартынка, хорошо, знавший, помимо венгерского, латинский, ломбардский и волошский языки.

– Окь думне воастре фоарте фрумоасе, – выпалил молодец и густо покраснел.

– Вот теперь вижу, что ты из Валахии, – рассмеялся Мартынка. – Там все парни робки на слова с девицами. Зато чуть что, на сеновал спешат затащить.

Сейчас сиди да помалкивай. Как все разойдутся, сведу тебя с господином моим.

Разговор Мартынки с посланцем Елены не привлёк внимания никого из гостей. Они собирались медленно, заходили в палаты Курицына не так шумно и весело, как всегда, шли без шуток и смеха, смиренно опускались на лавки, сидели тихо, опустив головы, и едва слышно перешёптывались меж собой. Последним зашёл отец Алексей, обычный зачинщик всех бесед. В отличие от прежних встреч, он сидел молча, подперев ладонями голову, как будто боясь уронить её вниз.

– Об Иване Молодом слыхали? – первым нарушил затянувшееся молчание княжич Василий Патрикеев, самый молодой и, наверное, самый знатный участник курицынских вечерниц. Ему едва стукнуло двадцать, но был он очень смышленым молодцем и, подавая большие виды на дипломатическом поприще, слыл самым любимым подвижником Фёдора Васильевича.

– Слыхали, слыхали, – за всех ответил протопоп Дионисий. – Сморил его врач неумелый, гореть ему в аду. Утрата сия невосполнима, лишились мы достойного наследника трона.

– Да нет, дело здесь не в лекаре, – молвил купец Зубов. – Лекаря из латинских стран нарочно привезли, чтобы правду сокрыть. Он ни бельмеса в наших болячках не смыслит, у них там другие болезни в ходу. А правда в том, что отравили его.

– Кто же отравитель? – полюбопытствовал Иван Чёрный. Он, как переписчик любимых книг Великого князя, ближе всех был ко двору Иоанна Васильевича и, наверняка, больше других присутствующих знал о тайных делах, вершившихся за кремлёвскими стенами.

– Кто, кто? – замялся Зубов. – Откуда мне знать. В народе говорят, царевна Софья отравительница, но я этому не верю.

– Так зачем напраслину возводить, – выкрикнул махонький дьячок, сидевший рядом с отцом Алексеем. – Вот батюшка, – он кивнул на соседа, – знает. Исповедь у несчастного принимал.

– Цыть, сатана, – прикрикнул на дьячка отец Алексей, – кто за язык тянул? Гореть тебе в аду вместе с геенной огненной.

– Прости, батюшка., cам не знаю, куда несёт меня язык мой, – дьячок испуганно перекрестился.