За сим кончаю, твой брат Андреас. Поклонись от меня мужу своему, Великому князю Иоанну».

Прошло два месяца, и тот же тверской купец привёз Софье Фоминичне письмо из Падуи, написанное Пьетро Помпонацци. Вот что писал итальянский философ царевне:

«О, благородная госпожа Софья, деспина Цареградская, герцогиня Феррарская, Великая княгиня Московская. Я не имел чести знать тебя лично, но мэтр Фичино рассказал мне о тебе, о твоей жизни в Риме и о твоём смелом поступке – отъезде в далёкую и холодную Московию, где ты вышла замуж за государя Московии Иоанна. Поступок, на который решится не каждая благородная девица, взволновал меня, и я, отвечая на просьбу мэтра Фичино, высылаю тебе постулаты «Трактата о бессмертии души», ещё не оконченного, но уже вполне сформировавшегося как философское произведение. Но сначала о причине, побудившей написание его.

В те дни, когда я был мучим болезнью, находясь между небом и землёй, меня часто навещал брат Джироламо да Рагуза из Ордена братьев-праведников. Однажды, заметив, что я чувствую себя получше, он смиренно обратился ко мне: «Дорогой учитель, несколько дней назад, когда ты толковал нам Первую книгу «О небе», ты остановился на том месте, где Аристотель пытается доказать, что неуничтожимое и невозникшее суть понятия обратимые, и сказал ты, дорогой учитель, что точка зрения святого Фомы Аквинского относительно бессмертия души, хотя сама по себе истинна и неоспорима, однако же, по твоему мнению, никак не согласуется с суждением Аристотеля». Побеспокоившись, не будет ли его просьба мне в тягость, он попросил разъяснить ему, что я думаю на предмет бессмертия души, и каково об этом суждение Аристотеля. Итак, с Божьей помощью приступим.

Человек, на мой взгляд, обладает не простой, а многообразной природой, не определённой, но двоякой, и должен быть помещён посредине между смертными и бессмертными существами. Тем, что человек обладает способностями к росту и ощущению, которые не могут быть осуществлены, как говорил Аристотель, без телесного и тленного орудия, он причастен к смертности. Тем же, что он мыслит и желает, и что осуществляет, по словам Аристотеля, без помощи телесного оружия, доказывает отделимость и нематериальность души, а стало быть и её бессмертие, – он должен быть причислен к существам бессмертным.

Теперь отвечу на второй твой вопрос. О свободе воли и о том, должен ли отвечать Бог за зло, содеянное на земле, как простолюдинами, так и государями.

Я признаю свободу воли. Но, по-моему, гораздо меньшее зло – отвергать в нас свободу воли и оказаться рабами, нежели отвергать провидение и оказаться святотатцами. Есть два разумных утверждения, которые я хочу задать в форме вопроса. Бог или правит миром, или не правит миром. Если не правит, то какой же он Бог? Если правит, то почему же он правит так жестоко? Ты спрашиваешь: «Если Бог всё знает и может отвратить заблудшего от его заблуждений, то почему он не делает этого? И почему, если Бог не отвращает от заблуждений, то грех падает не на Бога, а на человека? Ведь это Бог дал душу, склонную ко греху, и омраченный рассудок соединил со страстями». Отвечаю тебе, благородная госпожа. Зло происходит из природы Вселенной, а не от справедливости или несправедливости Бога. Так как Вселенная содержит в себе всеобщее совершенство, то в самой её природе заключены столь великие различия. И то, что в частности представляется несправедливым, рассмотренное в отношении Вселенной, оказывается справедливым… Порядок Вселенной требует таких различий, при том что нет никакой несправедливости и несоразмерности в божественном провидении. Тем, что богатые угнетают бедных, не доказываются несовершенство и жестокость Бога, равно как и тем, что волк пожирает овцу, волка терзают псы, а псов – львы, ибо, хотя по отношению к частному это кажется несправедливым, по отношению к мировому порядку это не представляется таковым.

Если я хоть чем-то смог помочь тебе, благородная госпожа, отвечая на твои вопросы, то буду рад принять от тебя ответное послание. Не подумай, что жду благодарности, на которую я не вправе рассчитывать, поскольку не оказываю тебе ни материальной поддержки, ни сочувствия в твоих делах, а только высказываю собственные мысли или трактую Аристотеля, что совершенно не стоит ни материального, ни морального поощрения.

Твой брат, благородная госпожа, Пьетро Помпонацци, Мантуанец».

После такого письма стоит призадуматься. Вот и Софья весь вечер ходила, как не своя, отменила встречи с духовником и придворным врачом, и, сославшись на слабость, затворилась в опочивальне. Живое сообщение с тем старым миром, который она покинула много лет назад, взволновало её. Она видела, что наука продвинулась, но не то, чтобы вперёд, а внутри себя, давая внимающему ей просвещённому читателю право сомневаться и выбирать. И практический ум царевны нашёл положительное зерно в том, что не давало ей видимых преимуществ.

Совсем нельзя было сказать, что был достигнут результат, ожидаемый ею и соответствующий тайным целям, которые она преследовала, – опровергнуть доводы вредного дьяка Курицына или, вернее, низвергнуть его, дьяка Курицына, с высоты того пьедестала, на который возведён он был посредством собственных качеств: природного ума и образованности.

Что удивительного открыла себе царевна Софья? Оказывается, мысли Курицына о свободе воли, о предназначении государя находили в италийских городах сторонников, причём, среди высокообразованных мужей. Значит, для того, чтобы продолжить борьбу за душу Великого князя, она должна не противоречить тому, что говорил Курицын, а развить его мысли и идти дальше, поднимаясь на высоту, недоступную для дерзкого самоучки, не обучавшегося наукам в университетах и не имевшего достойных учителей среди философов.

И ещё, одно важное, что решила сделать Софья, это не перечить мужу по литовским делам. Рано или поздно будет прощена она за те по-детски глупые беседы в защиту прав сына Василия на престол. Время, сомнения, слова Митрофана и Булева подточат сердце мужа, вернут его расположение, и тогда перед ним предстанет другая Софья – мудрая, с какой стороны не посмотри, разделяющая его чаяния и заботы. Вот тогда и повернёт она ситуацию вспять, хоть и трудно будет, так как выбор Великим князем преемника прилюдно освещён митрополитом Симоном. Верила она, что найдёт у Владыки поддержку, потому что знала твёрдо: церковь служит государям.

Не прошли даром труды царевны Софьи. Потеплел государь к жене и сыну. 21 марта, через два дня после казни князя Ромодановского (не забыл Иоанн Васильевич выполнить свою угрозу, отрубил ему голову) объявил он сына Василия Великим князем Новгорода и Пскова, о чём известил новгородцев и псковитян специальным посланием: «Я Великий князь Иоанн благоволю моему сыну Василию, и жалую ему Великий Новгород и Псков».

Новгородцы промолчали. Давно уж Великий князь выслал оттуда свободных граждан, и новых людей заселил.