Майский зашел в приисковую контору, но там, в виду позднего часа, уже никого не оказалось. Инженер сел на крыльцо, закурил, ожидая, не подойдет ли кто из служащих. Лошадь его стояла у коновязи, понуро опустив голову, изредка шлепала толстыми мягкими губами, подбирая с земли рассыпанный овес. Докурив папиросу, Александр отвязал Буланого, вскочил в седло и направился к дому, в котором квартировал. Навстречу шли отработавшие смену старатели, негромко переговариваясь, светили огоньками цигарок. Майский свернул в проулок и остановился у небольшой избы. Здесь он снимал комнату у старушки, жившей с сыном-инвалидом Савелием. С гражданской войны Савелий вернулся на костылях. Сейчас он работал счетоводом в приисковой конторе.

Въехав в распахнутые настежь ворота, Александр отвел Буланого под навес, расседлал и пошел в избу. Хозяева пили чай из помятого, но ярко горевшего начищенной медью самовара. На чисто выскобленном столе — куски калача из темной муки, крынка с парным молоком, блюдечко с мелко наколотым постным сахаром.

— Наши-то ребята как признали его — озверели. Давайте, говорят, сами учиним суд, — рассказывал матери Савелий, устало прихлебывая чай из глиняной кружки. — Мы, говорят, ему покажем, почем нынче пара гребешков.

— Да неужто он? — недоверчиво спросила старушка и туже затянула на подбородке концы изношенного, но чистого ситцевого платка.

— Он самый. Морду-то никуда не денешь, вылитый отец.

— Вот отчаянный, — не то осуждая, не то сожалея и удивляясь, промолвила старушка. Увидев Майского, Савелий оборвал рассказ и уже другим голосом приветствовал горного инженера.

— С приездом, значит, Александр Васильич. Давно ли из тайги? Садись чаевничать с нами.

Хозяйка, увидев квартиранта, засуетилась, пододвинула ему табуретку, достала единственный в доме стакан.

— Может, штец похлебаешь с дороги-то? Шти горячие.

— Спасибо, Марфа Игнатьевна, есть не хочу, а чаю выпью с удовольствием.

— Чай-то у нас морковный, Ляксандра Васильич, настоящего давно уже не видывали.

— Давайте морковного, а завтра я вам фамильного принесу. Специально для вас попросил сберечь, Марфа Игнатьевна.

— Спасибо батюшка. Я, грешница, до чаю большая охотница, — старушка вся просияла при упоминании о настоящем чае.

Майский подбелил чай молоком, взял самый маленький кусок сахару — знал, что сейчас даже постный сахар большая редкость, — отхлебнул из стакана и обратился к Савелию:

— О чем ты рассказывал, Савелий Никифорович?

— Жил тут у нас мироед один… Парамонов. Не знаешь ты его. Скупал у старателей золото, у охотников — рухлядь. Сын его, Федор, убежал с колчаковцами и вдруг тайком вернулся в Зареченск. Сказывают, за отцовским кладом пришел. Золото старик-то здесь припрятал. Ну, Федьку и поймали, когда он копал ночью в огороде. Вот Алексей-то Каргаполов, должно, знает Федьку.

— Так, самосуд, говоришь, хотели над ним учинить?

Савелий шумно вздохнул, отвел глаза в сторону.

— Народ уж больно зол на Парамонова.

— Что же будете делать с Федором?

— В Златогорск отправим, пусть разберутся. Если…

— Что если?

— Если только выживет. Изрядно помяли его нашито ребята. Ведь это он приводил банду в Зареченск. Лютовали колчаковцы ужасть как. А когда отступали, половину поселка спалили.

Выпив чаю, Александр ушел в свою комнату. Достал чистое полотенце и, раздевшись до пояса, пошел во двор смывать дорожную грязь.

Майский выехал в Златогорск доложить о разведочных работах. Он торжествовал. Как вытянутся постные лица, как разинутся беззубые рты спецов, когда он выступит с докладом, назовет ошеломляющие цифры, покажет собранные образцы пород и в заключение — банку с золотым песком. Нет, черт побери, теперь ему разговаривать будет легко. Собственно, говорить будет он, остальные — слушать. «Ну-с, господа хорошие, кто же из нас был прав?» Нет, господами их называть не стоит, придется сказать — товарищи. А какие они товарищи…

За этими мыслями инженер не заметил как доехал до Златогорска. Не теряя ни минуты, направился к большому каменному зданию, украшенному по фасаду облупившимися пузатыми колоннами и затейливой лепкой. Здесь помещался трест «Уралзолото». Встретил его секретарь — плоский как доска человек лет под сорок, с длинным болезненно-желтым лицом, бесцветными и немигающими глазами. Молча выслушав приезжего, секретарь поднялся из-за стола — прямой, несгибающийся, и скрылся за одной из многих дверей, выходивших в длинный коридор. Майский ждал долго. Не вытерпел, закурил папиросу и стал шагать по гладкому, как зеркало, паркету. Злость разбирала его на тех людей, что сидели за этими внушительными, обитыми тисненой кожей дверями.