Он был весь в белом и казался окруженным золотистым сиянием, а темные волосы, выбивавшиеся из-под тюрбана, курчавились вокруг смуглого лица.

— Я приказал принести закусок, — мягко проговорил он. — Мне сказали, что вы ничего не ели.

— Я не хочу есть, — отрывисто ответила она, сожалея, что он застал ее лежащей.

— Конечно, как вам будет угодно.

По-видимому, его даже устраивало, что она отказалась от еды. Появившемуся слуге было приказано унести все, кроме высокого кувшина с благоухавшим гранатовым соком и подноса с маленькими темными драже.

— По крайней мере от этого вы не откажетесь.

Он опустился рядом с ней на колени, и она почти бессознательно взяла то, что он предлагал. Ей хотелось только, чтобы он поскорее ушел. Шуршание его одежды казалось неестественно громким, и она даже слышала собственное прерывистое дыхание. До сих пор, однако, она не понимала, чем вызван ее страх перед ним. В его волнообразных неторопливых движениях не было угрозы, а мягкий голос выражал лишь вежливую озабоченность. Тем не менее его присутствие было неприятно ей.

С легким стоном она откинулась на подушки, закрыв глаза, чтобы как-то отгородиться от него.

— Вы нездоровы, — забеспокоился ее посетитель.

— Просто голова болит немного. Может, если попытаться уснуть... — Солгать удалось легко, хотя, по правде сказать, она действительно ощущала непривычную тяжесть в висках.

— Выпейте это, — проворковал он. — И вам станет лучше. И отведайте эти маленькие сладости — в них большая польза.

Он поднес чашку к ее губам, и, дабы не допустить, чтобы с ней обращались как с ребенком, она вынуждена была забрать чашку и выпить. При этом руки их соприкоснулись, и она тихонько ахнула, будто обжегшись.

Если он и услышал негромкий звук, то виду не подал. Спокойным тоном он заговорил об Эль-Кадиле, превознося умение мальчика рисовать чернилами, его необычайную чувствительность к окружающему, любовь к лошадям и животным вообще. Он поведал, как гордится им Аль-Хатун, и о ее надежде, что младший и, возможно, последний сын султана будет избавлен от необходимости разделить судьбу своих братьев, сражающихся с врагами бок о бок с отцом.

Аль-Акхис, кажется, не нуждался в ее ответах, так что постепенно складка меж ее бровей разгладилась и она разрешила себе расслабиться. Пригубив немного бесподобного гранатового сока, она заела его двумя маленькими удлиненными конфетками с резким привкусом некой едкой травы, ей неизвестной. Пытаясь определить природу привкуса, она съела еще несколько. Вскоре Иден неожиданно поняла, что добавляет собственные замечания к тонким суждениям араба о ребенке и даже смеется его рассказу о том, как Эль-Кадил поскакал однажды на подмогу Саладину, желая быть таким же воином, как его старшие братья.

Время шло. Больше она уже не хотела, чтобы он уходил.

Она лежала откинувшись, в приятном полузабытьи, ее не принуждали ни разговаривать, ни даже слушать, но она попеременно делала и то и другое, перемещаясь в бесконечном пространстве между сном и реальностью. И все время она слышала его приглушенное бормотание, словно откатывавшиеся волны воображаемого прибоя, который так сладко покачивал ее. А потом они будто и вправду оказались в еле дрейфующей лодке: они уплывали в открытое море, лежа на дне лодки, на мягком шелке; руки его медленно скользили по ее телу, словно морская вода вдоль борта — лаская, убаюкивая... и все же не давая уснуть.

Она позволила сладостному, беспрестанному движению увлечь себя, сознавая блаженную невесомость своего тела и в то же время ощущая прикосновение его рук, так, словно тело ее само стремилось незамедлительно ответить на призыв к чувственному наслаждению.

Неуловимое движение у основания горла вернуло Иден к реальности. Крошечная искра прожгла ее насквозь, проникнув до низа живота. Чуть приоткрыв глаза, она взглянула вниз и увидела, что грудь ее обнажена, — он развязал тесемки рубашки, раскрыл ее спереди и теперь поднимал темноволосую голову от обнаженной груди, к которой он прижимался губами. Аль-Акхис заметил осознание, мелькнувшее в зеленых глазах, которое вот-вот могло смениться испугом. Он откинулся назад и встал на колени рядом с ней.

— Нет причин бояться меня, Иден, — спокойно произнес он, хотя голос его дрожал от желания. — Я никогда не беру у женщины то, чего она не готова с радостью отдать.

Он протянул руку и прикрыл ее грудь.

— Сим я клянусь тебе, и ты вспомнишь эту клятву в свое время... Я не сделаю тебе ничего такого, чего бы ты сама не захотела.

С этими словами он поднялся и вышел, беззвучно скользнув по устланному коврами деревянному полу.

Последним ее ощущением было странное, болезненное отторжение, когда сознание вновь отступило в чертоги сна, и она продолжила свое плавание по безграничному, мягко движущемуся океану.

Она спала так, как спала только в детстве, и пробудилась в необъяснимо приподнятом настроении. Попытавшись вспомнить события предыдущего вечера, она не сумела определить, что было сном и что явью.

При их следующей встрече Аль-Акхис не предлагал свои услуги. В его серьезной и сдержанной манере не было ни малейшего намека на какую-то близость между ними. Он лишь поинтересовался с безупречной заботливостью, не прекратилась ли ее головная боль. Поскольку они встретились в присутствии Эль-Кадила, Иден не могла развеять одолевавшие ее сомнения... а позже, когда они остались вдвоем, переводчик держался так сухо и отстраненно, что она посчитала происшедшее между ними плодом своих греховных фантазий.