Шрифт:
Алик, кусаемый совестью за то, что не доставил людей к началу концерта, решил утешить компанию и запел.
Его необструганное бельканто лилось мощно, широко и хрипло.
Он не был виртуозом связок.
Он не был соловьем века.
Он был простым слесарем. И потому звуки булькали в его горле, как вода в бачке. Но недостаток школы компенсировался искренностью и сочным содержанием песни, в которой шла речь о вероломной измене горячо любимой стервы.
Неожиданно на их пути выросла стена. Алик перестал петь и очень удивился. Они бросились назад и через минуту опять уткнулись в стену.
— Западня! — сказал прораб и для экономии воздуха начал дышать реже.
Фонарик светил все слабее: садилась батарейка. Стало тихо и тревожно. Где-то ходили трамваи, шуршали троллейбусы, кипятилось молоко, мерцали телевизоры, смеялись дети.
И только они, заживо погребенные, обречены на медленную смерть…
— Мерзавец! — тонко закричала дама и забарабанила сапфировыми кулачками по спине проводника. — Немедленно верните нас к семьям!
Алик задумчиво ковырялся в носу и думал.
— У нас через три дня экзамен, — растерянно прошептали студентки и заплакали.
Старушка вела себя удивительно спокойно. Она вязала кофточку и рассказывала:
— …Замуровали, значит, соколика под самый Юрьев день. А через год жена кинулась искать. У соседей нету. У ларька нету. Ну, думает, замуровали. Позвали людей, разворотили стену. А он сидит, божий человечек, и облигации по газете проверяет…
Вдруг они услышали далекие шаги. Шаги приближались, превращаясь в мерный тяжелый топот, и неожиданно затихли совсем рядом. Только слышно было чье-то горячее дыхание. Казалось, чудовище смотрит на них из темноты.
— Покусает! — неистово крестясь, прошептала бабка. — Не иначе баскервилевая собака…
Дама спросила «Кто здесь?» по-французски, по-немецки, по-английски и на эсперанто.
В темноте кто-то засопел и, откашлявшись, рявкнул:
— Пожарник Симеон Орлик!
— Сеня! — обрадованно завопил Алик. — Где ты?
Из темноты вышел Симеон Орлик в несгораемом костюме и каске.
— Опять, Алька, балуися? — укоризненно сказал он.
Счастливые заблудшие бросились благодарить спасителя.
— Знакомься, Сеня, это родня моя. Это вот сестра с мужем, а это племянницы из Тамбова, бабушка Офелия и братан-архитектор. Пристали, покажи да покажи, где работаешь…
Орлик вывел группу из ловушки, предварительно отобрав спички.
Стало светло. Пение слышалось совсем рядом, и это подстегивало. Отряд на рысях прошел помещение, заваленное декорациями, и через несколько минут очутился у дощатой перегородки. Алик вынул из нее одну доску и, пригласив всех к щели, сел на пол и снял сапоги.
В щель шириной сантиметров тридцать были видны ноги, обутые в прекрасные мокасины. Мокасины непрерывно двигались, пританцовывая и притоптывая.
— Это все? — грозно спросила дама.
— А чего еще? — удивился Алик.
— А внешность? — пропищали студентки.
— Внешность — ерунда! Главное голос! А голос вот он. — Алик кивнул на щель. — Между прочим, он на репетиции у меня прикуривал. Ничего особенного. Баки, грива до лопаток, нос и все такое. Обычный алкаш, лучше не смотреть!
Все, кроме слесаря, прижались к щели.
Песня сменяла песню. Голос был прекрасен, и даже храп заснувшего слесаря не мог помешать восприятию. Усталая шестерка забыла про усталость, про недавние тяготы и про то, что предстоит обратный путь…
Когда они вылезли из люка, ночь уже баюкала землю.
Горели кошачьи зрачки звезд. Круглая печать луны делала небо официальным документом.
Семеро из люка прощались, как друзья, тепло и с чувством.
Каждый жал Алику руку. По щеке растроганного слесаря пробежала слеза.
Дама с мужем пошли налево. Студентки и прораб свернули направо. Старая меломанка засеменила прямо.
— Если что, — кричал им вдогонку Алик, — приходите еще! Я вас по знакомству… за полтинник…
Через три часа певец улетел в Токио.
ЗАГАДКА «ДИПЛОМАТА»
Когда Шарикову стукнуло пятьдесят, коллеги подарили ему импортный «дипломат». Чемоданчик из натуральной кожи был обит по углам желтоватым металлом, имел два кодируемых замка и стоил шестьдесят рублей. Больше всего поразила Шарикова цена. Прежде он ходил с дешевым разбухшим портфелем, в котором свободно помещались бутылки с молоком, хлеб, куры и прочие продукты, покупаемые по заданию жены.