Первой пришла в себя Манька:

— Поправь меня, если я ошибаюсь: это ведь машина Чалдона и его приятелей?

— Угу, — мотнула я головой.

— Клево! Оказывается, и бандитам благодать не чужда. Впрочем, это легко понять: грехов на них — что песку в пустыне.

Последнее замечание насчет грехов сомнений не вызывало, а вот стремление бандитов к благодати небесной… Что-то сомневаюсь я! Не похож Чалдон со своими дружками на людей, измученных осознанием греховности совершенных ими пакостей и стремящихся к раскаянию. Скорее всего, они выискивают здесь чего-нибудь, что можно украсть. Архиглупое занятие! В двухстах метрах от церкви, как уже было сказано, пост ГИБДД. А гаишники — это почти милиционеры, менты наполовину, так сказать. Нужно быть полным идиотом, чтобы совершать преступление практически у них на глазах.

Тут меня поразила новая догадка, от которой по голове и вдоль позвоночника проскакал табунчик мурашек.

— Маруся, они сюда приехали вовсе не грехи замаливать…

— А чего ж тогда? — удивилась подруга.

— Мне кажется, они хотят продать копье…

— Ну да?! Не-ет, не может быть. Ты сама говорила, что продать его невозможно. Карлович нам, помнится, миллионы баксов предлагал. И чего не согласились сразу, дуры? А где такой церквушке столько денег взять? Тут приход-то — раз, два и обчелся.

Резон в словах подруги был. Но тогда зачем сюда Чалдон явился?

Я нацепила на нос солнцезащитные очки, благо, день выдался солнечным, и, коротко скомандовав Маньке: «За мной», — независимой походкой праздношатающегося туриста направилась к джипу наших врагов.

От машины шел мощный поток тепла. Автомобиль здорово нагрелся, стоя под палящим солнцем.

— Давно приехал, — сообщила догадливая подружка, деловито ощупывая капот. — Движок остыть успел, а сама машина, наоборот, равномерно нагрелась. Внутри никого. В церкви все, должно быть…

Внутри было прохладно и сумеречно. Несколько старушек в темных одеждах деловито сновали по помещению, молодая мамаша с ребенком на руках о чем-то разговаривала с благообразной бабулькой в платочке возле небольшой деревянной конторки.

Маруська, войдя в церковь, умилилась, пару раз всхлипнула и принялась истово креститься, что-то негромко бормоча. Ее религиозный экстаз сейчас оказался совсем некстати, потому что в правом дальнем крыле, возле большого распятия, стояла очень живописная группа товарищей. Группа состояла из уже ставших нам почти родными Чалдона, Михея и Жбана. Беседовали они с довольно молодым священником в черной рясе. Вернее, говорил только Чалдон, Михей и Жбан стояли, смиренно потупив очи. Священник внимательно слушал, и выражение его лица при этом было совершенно зверским: глубоко посаженные глаза в свете свечей гневно сверкали, а тонкие губы, сжатые в ниточку, совсем терялись в аккуратно подстриженной бородке с усами. Вообще-то мне всегда казалось, что служители культа должны обладать бесконечным терпением и выдержкой и вызывать доверие у своей паствы. Этот же тип производил впечатление сильного зверя, всегда готового к нападению. Как такому исповедоваться?

Черт, вот бы услышать, о чем вещает Чалдон! Но у меня не было ни малейшей возможности приблизиться, потому что однажды я имела глупость засветить свое прекрасное лицо перед бандитской троицей. На солнцезащитные очки, честно говоря, надежны мало: они у меня почти прозрачные, по последнему писку моды. Так что шанс быть узнанной достаточно велик.

Я покосилась на Маруську. Она, сложив ладошки на груди, с умилением смотрела на икону с ликом грустной Девы Марии. Группу товарищей, к которой было приковано мое внимание, подруга, казалось, даже не заметила. Хм… А очки-то у Маруськи, пожалуй, как раз то, что надо: темные, почти черные, с огромными окулярами. Такие очки в сочетании с платком на голове могли дать неплохой результат. Будем надеяться, что Чалдон сильно увлечен разговором со священником и потому не обратит внимания на «сирую калеку».

Дернув подругу за юбку (по авторитетному заявлению Маньки, в церковь в штанах, то есть в брюках или джинсах, являться нельзя), я прошептала:

— Мань, дай-ка мне твои очки…

Маруся не обратила внимания на мою просьбу, беспрерывно бормоча под нос «…иже еси на небеси». Очевидно, она снова забыла продолжение молитвы. Без особых церемоний я сдернула с Манькиного носа очки, водрузив на их место свои. Проделав эту нехитрую операцию, я ссутулилась, надвинула платок почти на глаза и, слегка прихрамывая, стала продвигаться в направлении интересующей меня группы. Время от времени я останавливалась перед иконами и неумело клала поклоны. В конце концов я приблизилась к цели, но, кажется, было уже поздно. Чалдон умолк, а священник негромко произнес:

— Все это должно закончиться в ближайшие два дня. А сейчас, — батюшка широко перекрестил нечестивую троицу: — Ступайте с миром, дети мои. Господь благословил вас на благое дело…

Чалдон кивнул и повернулся лицом к выходу. Я поспешно шлепнулась на колени и замерла, задрав вверх пятую точку. Все трое прошли мимо меня настолько близко, что я даже почувствовала запах жуткой смеси из трех разных одеколонов.

— Вот, блин, фанатики, — проворчал кто-то из троих, переступая через мои ноги.

Уж и не знаю, шестым чувством или пятой точкой, но я ощутила, что Чалдон, Жбан и Михей покинули церковь. Поднявшись с колен, я метнулась к Маруське, все еще твердившей про «небеси».

— Слушай, подруга, они вышли. Быстро дуй во двор и проконтролируй, как и что, о чем базар… Словом, действуй, Маня!

Отправив подругу на задание и убедившись, что она приступила к его исполнению, я с замиранием сердца поспешила к батюшке, который крестился на огромный иконостас, занимавший центральное место в церкви. Поп, кажется, собрался скрыться за тщательно замаскированной дверью посреди золоченого иконостаса. Меня это никак не устраивало, поэтому пришлось по возможности жалобно воскликнуть: