— Батюшка, подождите! Я к вам по личному вопросу! Отпустите мои грехи. Жить с ними не могу. Хочу покаяться, отче наш!

Наверное, мне не удалось толково выразить свои желания. Священник изумленно оглянулся, но, к счастью, оставил свои попытки скрыться в глубинах церкви.

— Слушаю тебя… — В голосе священника сквозило недоумение.

Я никогда в жизни не каялась перед настоящим батюшкой, совершенно не представляла, как это делать, а потому немного растерялась. Однако, вспомнив, как это делали в кино, взяла себя в руки и с энтузиазмом снова пала на колени, стукнувшись на всякий случай лбом о ступеньки алтаря.

Батюшка на сей раз испугался по-настоящему. В глазах его я заметила смятение и для усиления эффекта еще пару раз шарахнулась головой об пол. Священник наконец справился с эмоциями. Он собрался было немедленно поднять меня с пола, но я схитрила и согнула ноги в коленях.

— Батюшка, грешна, видит бог! — заныла я. — Хочу исповедаться, да только поститься не могу. Грех чревоугодия точит, аки червь!

— Господь простит! — пропыхтел священник, тщетно пытаясь поставить меня на ноги.

Тем временем я лихорадочно вспоминала оставшиеся грехи, но на ум пришел только грех прелюбодеяния. В этом я замечена не была уже давно, но батюшке все же пожаловалась.

— Господь простит! — повторил священник и в отчаянии воскликнул: — Да встань же ты, блаженная!

Не тут-то было! Насколько я помню, смертных грехов семь, а мне отпустили только два. Поэтому я продолжала висеть, поджав ноги, на руках у батюшки. Ему, похоже, надоело сражаться с непокорной паствой. Батюшка аккуратно опустил меня на ступеньки и сам сел рядом. Я растянула губы в довольной улыбке и попыталась вспомнить, с какой целью разыграла весь этот спектакль.

— Тебя как звать-то, блаженная? — устало поинтересовался слуга господа.

— А вас? — не осталась я в долгу.

— Отец Валентин.

— Мария, — неизвестно почему, назвалась я именем подруги и немедленно заканючила: — Отец Валентин, грешна я!

Священник, поняв, что все начинается сначала, поспешил меня заверить:

— Я помолюсь за тебя, Мария. Господь наш милостив, он всегда прощает искренне раскаявшихся.

Подобный вариант меня вполне устраивал. Выходило, что все Манькины грехи господь отпустит заочно. Однако следовало соблюсти и личные интересы.

— Батюшка, те люди, что к вам приходили, темные. Совесть у них нечиста, — напустив на себя придурковатый вид, таинственно произнесла я. — Им покаяться нужно. Иначе гореть им в этой… геенне огненной, вот!

В глазах отца Валентина мелькнуло что-то похожее на подозрение, но я продолжала улыбаться улыбкой тихого идиота, и подозрение сменилось раздражением:

— Они раскаиваются, Мария. Искренне, — уловив, как я недоверчиво сжала губы, заверил священник. — А я молюсь за них. Ты иди, иди, дочь моя. Господь простит…

— Ага, ага… — Я поднялась с колен и ринулась к выходу, забыв хромать и сутулиться.

На крыльце, нетерпеливо поскуливая, меня поджидала Манька.

— Ну, Маня, считай, все твои грехи отпущены, можешь начинать грешить по новой, с чистого листа, так сказать. Отец Валентин день и ночь станет за тебя молиться, — обрадовала я подругу. — А где Чалдон со своими шестерками?

— Уехали.

— Куда?

Маруська усмехнулась:

— Не сообщили. Забыли, наверное.

— О чем говорили, удалось услышать? — не отставала я.

— Немного. Про мочалки говорили.

— Про мочалки? — Я посчитала, что подружка что-то неправильно поняла.

— Ну да. Сказали, что их надо непременно найти, иначе Валет поубивает их всех. О чем это они, Славик, ты не знаешь?

На месте господа я бы внесла в список смертных грехов еще и грех временного тупоумия. Ясно же, как божий день: мочалки — это мы с Манькой, отец Валентин дал задание Чалдону отыскать именно нас! В голове моей что-то совсем отчетливо громыхнуло. Мозги, что ли, на место встали? Я устало опустилась на землю и без выражения произнесла:

— Маня, отец Валентин — это Валет. Копье у него. Думаю, именно он велел Чалдону украсть копье из хранилища. Чалдон вышел на Серегу Корнилова. Ну, дальше ты знаешь. Не могу сказать, запугали они парня или денег ему посулили, но он повелся, как молодой бычок. А потом Корнилова убрали, чтобы, значит, концы в воду. Теперь, стало быть, наш черед настал.

— А Карловича зачем убили?

— Он же понял, кто копье заказал. В криминальном мире все друг друга знают. Серафим-то наш — «черный» антиквар. Был. Теперь Валет будет всех, кто что-либо знает о копье, убирать одного за другим. Он псих, Мань, это сразу видно. В первую очередь — сотрудников хранилища. Совсем не обязательно, что все они причастны к краже. Валет убьет их просто потому, что они могли что-то заметить или заподозрить. Он и нас найдет, Мань, рано или поздно, но все равно найдет…