Около четырех примчалась Ирка. Юлия, дремавшая на диване под пледом, с удивлением поняла, что она в доме одна и почему-то уснула в гостиной, а Алекса нет. За окном густел уже зимний вечер.

– Ты чего, мать! – затормошила ее Ирка, возбужденная до истерики. – Как прошло мероприятие? Что было? Марик меня в упор не видит. Вернулся рано, морда перевернутая, закрылся в кабинете. Надеюсь, он не устроил спектакля с соплями и криками? Я страшно боялась, что ты слабину дашь. Ты же у нас добрая, как папа Карло!

Почему «папа Карло»? Ирка несла чушь несусветную и не могла остановиться. Размахивала руками, бросилась обниматься. Юлия никогда еще не видела приятельницу в подобном состоянии. Неужели радуется? Чему? Что Марик потерял работу? Что все понимают, что ему нужно уйти, и он сам это понимает и понимает также, что уходить ему некуда?

– Марик прекрасно держался, с достоинством, – сказала она укоризненно. – Я думаю, они с Алексом сработаются.

– С достоинством, – повторила Ирка с сарказмом. – Как тонущий «Титаник». Какое достоинство, когда тонешь? Спасибо!

– За что? – удивилась Юлия.

– За то, что не выперла, благодетельница, – она смотрела на Юлию, раздувая ноздри, с непонятным выражением во взгляде.

Юлии пришло в голову, что она не знает настоящей Ирки. Топтаться на поверженном Марике не только неприлично, но и жестоко. Жестокость – вот что всегда было в Ирке, вдруг поняла Юлия. Месть Марику за неудавшуюся жизнь? А кто сказал, что она не удалась? Иркина жестокость по мелочам была даже забавна, всякие ее меткие словечки, фразочки и характеристики знакомых и незнакомых людей, просто прохожих, вроде: «с такой, пардон, мордой только в петлю, как ее муж терпит», «самка и крольчиха, от нее пеленками воняет». Последнее про жену брата. Или тот, седоголовый, из бассейна, – как она его прикладывает! Или любимое иезуитское «падающего толкни». Иркина радость сейчас была непонятна, как пир во время чумы.

«На себя посмотри, – одернула себя Юлия. – Это ты толкнула падающего, ты – главный палач!»

Казалось, настроение после экзекуции Марика и так было хуже некуда, но, оказывается, еще было куда. Перед глазами стояло его лицо – красное, растерянное, несчастное. В человеке, сидевшем за «столом переговоров» напротив Юлии, ничего не оставалось от лощеного и самоуверенного Марика. Все, кроме адвоката, которого привел Алекс, испытывали неловкость и желание, чтобы неприятная сцена закончилась как можно скорее. Юлии казалось, что Марик сейчас заплачет от стыда и унижения.

А Ирка, ничего не замечая в своей радости, уже суетилась в кухне. Хлопала дверцей холодильника. Запахло кофе и поджаренным хлебом. Она принесла поднос с чашками и бутербродами, поставила на журнальный столик. Удивительно, она вовсе не замечала дурного настроения Юлии, а может, делала вид, что не замечает.

– Не хочу, – сказала Юлия, отодвигая чашку с кофе.

– Вина хочешь? – спросила Ирка. – Давай отметим начало новой жизни.

Они выпили вина. Юлия нехотя жевала подгоревший хлеб. Ирка поедала хлеб, ветчину, хрустела маринованными огурцами. Глотала не жуя. В ее поспешности была все та же непонятная истеричность. Но это было все же лучше, чем если бы она продолжала говорить. Юлия рассматривала Ирку и думала, что перед ней сидит совершенно незнакомая женщина. Тощая, с жилистой шеей, что было особенно заметно, когда она с усилием глотала. С подвижным, сильно накрашенным лицом. С тонкими жадными руками, на которых звякали серебряные браслеты. Руки хватали еду – Ирка ела руками.

От запаха ее тяжелых духов Юлию стало мутить. Она закрыла глаза, защищаясь от этой чужой женщины. После второго бокала почувствовала, что засыпает. Ирка, как заботливая нянька, повела ее в спальню, уложила. Села рядом в кресло. Сидела неслышно, даже дышать перестала. Юлия сразу же провалилась в глубокий не то сон, не то обморок.

Она не слышала, как пришел Алекс, как звал ее снизу, как поднялся наверх, в спальню. Он стоял в дверях, смотрел на спящую Юлию и не сразу заметил в полумраке Ирку.

– Хочешь кофе? – спросила Ирка, и он вздрогнул от неожиданности.

Последующие дни Юлия пребывала в странном состоянии, полусне, полуяви, испытывая облегчение, как человек, который сделал все, что мог. Выполнил некую миссию, сложил с себя непосильную ношу и освободился. И теперь может расслабиться. Она с удовольствием отдалась этому чувству. Торопиться больше было некуда. Она перестала ощущать себя физически и словно растворилась в пространстве. Не было боли, не было желаний, не было тела, рук, лица – все исчезло. Она лежала неподвижно, словно парила в воздухе, с закрытыми глазами, отрешившись от внешнего мира, сосредоточенно прислушиваясь к едва слышным звукам или пытаясь вспомнить что-то. Теряя ощущение времени, дня и ночи. Иногда ей чудились голоса, невнятные, тихие, шелестящие, иногда смех. Мысли ее были короткие, сиюминутные. «Они смеются» – думала она. «Они разговаривают». «Они пришли». «Они ушли».

Кто «они»? Она не знала. Голоса были чужими, она не узнавала их. Потом пришло чувство тревоги, сначала невнятное, потом все более сильное. Она испытывала тревогу и ожидание чего-то, что не могла ни назвать, ни распознать. И с облегчением уходила в знакомую серо-лиловую долину и шла по скрипучему песку знакомой тропинки. Время от времени она поглядывала на светлую линию горизонта, чтобы увидеть цепочку темно-коричневых воинов с луками и стрелами. Они были на месте, бежали равномерно, легко ступая, и в их неторопливом движении была вечность.