• Я иногда занимаюсь незащищенным сексом. Я знаю, это глупо, но это так заводит парней. Мне тридцать лет, я не замужем – это само по себе неприятно. Не хочу в довершение к этому быть еще и занудой. Если я прошу надеть презерватив, а парень притворяется, что не слышит, или говорит, что не хочет, мне неудобно настаивать.

Как показывают эти цитаты, стремиться к совершенству иногда не только бесполезно, но и опасно. Иногда риски не такие очевидные, как те, что описаны выше. Вот пример: моя собственная борьба за то, чтобы меня не воспринимали как чрезмерно тревожную, чрезмерно опекающую своих детей мать. Помимо моего опыта социального работника и рассказов мужа-педиатра, мне довелось видеть непомерно много несчастных случаев с детьми. Иногда мне трудно отделить страх от разумных опасений. Две вещи особенно важны для меня: недоступность огнестрельного оружия и ремни безопасности. Если Эллен приглашают играть к кому-то в дом, я стараюсь удостовериться, что в доме нет заряженных ружей. И я всегда проверяю, хорошо ли она пристегнута в машине. Раньше девочка была слишком мала, чтобы ходить к подругам играть одной, но теперь она стала старше. Иногда я замечаю, что мне стыдно показаться навязчиво тревожной. Я не хочу, чтобы меня воспринимали как «мамашу-наседку, которая трясется над ребенком». Мне пришлось искать помощи в своей сети связей, чтобы пересмотреть отношение к этой проблеме. Подруга, которая работает в программе предотвращения ранней беременности, сказала мне, что она объясняет детям: «Если тебе неловко сказать человеку про презерватив, это значит, что ты знаешь его недостаточно хорошо, чтобы заниматься с ним сексом». Теперь вместо того, чтобы думать: «Надеюсь, они не считают меня чокнутой», я думаю: «Если мне слишком стыдно говорить с ними об этом, значит, мне недостаточно удобно с этими людьми. Поэтому не нужно, чтобы Эллен ходила к ним без меня».

Чтобы лучше понять, как каждый из элементов стыдоустойчивости может помочь нам преодолеть перфекционизм, я поделюсь еще одной личной историей борьбы со стремлением к совершенству. Когда я была беременна Эллен, несколько компаний, включая производителя компьютеров, запустили рекламу, в которой молодые мамы работали, не выходя из дома. Реклама неизменно изображала мамочку в пушистых тапках, сидящую за компьютером, в то время как младенец умильно таращился на нее с коврика, лежащего рядышком с письменным столом. Ролики заканчивались тем, что маму целовали в обе щеки: в одну – восхищенные сотрудники, в другую – прелестное дитя.

Я каждый день вспоминала эту картинку. Я хотела быть такой, как в рекламе. Я представляла, как сижу в нарядной футболке и брюках для йоги сорок второго размера (я никогда не влезала в сорок второй размер), с небрежным хвостиком (я уже лет десять носила короткую стрижку) за ноутбуком, все понимающий младенец улыбается с коврика, работа захватывающая, личного и профессионального удовлетворения и одобрения – море. Надо признать, что кто-то в рекламном агентстве хорошо выполнил свою работу; похоже, я вошла в их целевую аудиторию и попалась на крючок.

Однажды, когда Эллен было около двух месяцев, мое видение сбылось. Я стала одним из трех исследователей, которых хотели пригласить в проект, оценивающий местное сообщество. Телефонное интервью с двумя руководителями сообщества было назначено на час дня. Я рассчитала все до минуты. Укачала Эллен в полдень, и к 12.55 она крепко заснула. Позвонили ровно в час. Я приготовила все ответы, поставила телефон на бесшумный звонок, под рукой на всякий случай были наушники. Все шло превосходно… до 1.05. Через пять минут после начала интервью Эллен заплакала. Только заплакала, не закричала. Кричать она начала через минуту, в 1.06. И так громко, что оба интервьюера спросили, все ли нормально с ребенком. Я быстро ответила: «Все прекрасно, продолжайте, пожалуйста». Пока они объясняли мне суть проекта, я пошла в комнату к Эллен, держа палец на бесшумной кнопке и поминутно спрашивая для проверки: «Вы меня слышите? Вы меня слышите?»

Когда я подошла к кроватке малышки, передняя часть моей футболки уже промокла от грудного молока. Крик Эллен был «голосом природы» – молоко мгновенно отзывалось на него, переливаясь через край. А кричала она потому, что обкакалась, причем обкакалась так обильно, что и памперс не выдержал.

Я нервно оценивала ситуацию, когда вдруг услышала: «Миссис Браун, вы здесь?» – «Да, я здесь. Я записываю, чтобы более внимательно вдуматься в проект. Расскажите мне, пожалуйста, о финансировании».

Ух! Сработало. Они принялись объяснять всякие важные вещи, которые я как будто записывала, а сама, держа палец на бесшумной кнопке, подпихнула Эллен к бортику кроватки, взяла девочку одной рукой (какашки, какашки!), виртуозно раздела ее, вытерла дюжиной влажных салфеток и отнесла ее, голенькую, обратно в свою комнату. Она все еще плакала, и молоко уже буквально сочилось сквозь мою майку. Я положила ее к себе на кровать буквально на несколько секунд, чтобы успеть задрать майку, спустить промокший лифчик на пояс, плюхнуться рядом с ней и дать ребенку грудь. Как только Эллен успокоилась, я помчалась туда, где лежал мой телефон, схватила его, успела сделать пару дельных на первый взгляд замечаний, и наконец весь этот ад закончился.

Я испытала такой стресс, что для моего организма он стал чрезмерным. Пару секунд мне казалось, что я сама вот-вот обкакаюсь. Я стояла совершенно растерянная, по лицу лились слезы, мокрая майка свисала со спины, трубку я прижимала к щеке плечом, потому что руки были заняты ребенком, и покачивалась, как пингвин. Я приложила немало усилий, чтобы как можно вежливее и тактичнее отказаться от участия в конкурсе на место исследователя местного сообщества, и поблагодарила интервьюеров за время, которое они мне уделили. Я сидела с Эллен на руках и плакала. Мне было стыдно за то, что я не смогла соответствовать идеальной картинке работающей мамы. То, что мне пришлось отказаться от конкурса на позицию исследователя – полбеды; еще хуже мне становилось, когда я смотрела вниз на маленькую, голенькую, пахнущую какашками Эллен и чувствовала, что ее я тоже подвела.

Через несколько недель Стив и Дон предложили мне применить то, что я знала о стыде, к этой ситуации (да, мне часто приходится слышать «врачу, исцелися сам» [16] ). По мере моих размышлений стыд превратился в разочарование, потом – в крушение иллюзий и, наконец, в твердую решимость «никогда не попадаться на крючок этого лживого беби-гламура». Теперь, когда мои беременные первым ребенком знакомые женщины говорят мне, что собираются работать дома, не отходя от новорожденного, я сразу рассказываю им свою историю. Они часто задают встречные вопросы: «А разве нельзя работать, когда она спит?» или: «А разве нельзя посадить ее на горшок, а потом поговорить по телефону?» Я любезно отвечаю им: «В рекламе – можно».