"историческом

Иисусе", к которому различные ученые приходят, устраняя "позднейшие

вставки

и искажения", и которым затем пользуются, противопоставляя его всякому

из

христианских преданий. В прошлом поколении мы поддерживали

концепцию

"исторического Иисуса" на либеральных и гуманистических основах. Теперь

мы

выдвигаем нового "исторического Иисуса" по линии марксизма, мировой

катастрофы и революции. У этих концепций (а мы собираемся менять их

примерно

каждые тридцать лет) множество достоинств. Во-первых, все они

направляют

благоговение человека на несуществующее, ибо каждый "исторический

Иисус"

неисторичен. Письменные источники говорят то, что в них сказано, и к

этому

ничего нельзя добавить. Поэтому после каждого "исторического

Иисуса"

приходится что-то вытягивать из них, преуменьшая одни стороны

и

преувеличивая другие, а также строя гипотезы (мы научили людей называть

их

"блестящими"), з

а которые никто не дал бы ни гроша, но которых достаточно для

появления

целой плеяды новых Наполеонов,

Шекспиров и Свифтов в осенней рекламе любого издательства. Во-

вторых,

все эти концепции измеряют значение своего "исторического

Иисуса"

какой-нибудь специфической теорией, которую Он якобы провозгласил. Он

должен

быть "великим человеком" в современном смысле этих слов, то есть

человеком,

утверждающим что-нибудь сумасбродное, чудаком, предлагающим людям

панацею.

Так мы отвлекаем людей от того, кто Он и что Он сделал. Сначала мы

просто

превращаем Его в учителя мудрости, потом замалчиваем глубокое единство

Его

учения с учениями других великих учителей нравственности. Людям ни в

коем

случае нельзя увидеть, что все великие учителя нравственности посланы

Врагом

не для того, чтобы сообщить им нечто новое, а для того, чтобы

напомнить,

восстановить все древние банальности о добре и зле, которые мир

так

неутомимо отрицает. Мы создаем софистов -- Он выдвигает Сократа, чтобы

дать

им отпор. Третья наша цель -- разрушить молитвенную жизнь посредством

этих

концепций. Вместо подлинного присутствия Врага, обычно ощущаемого люд

ьми в молитвах и в таинствах, мы, в виде суррогата, даем им

существо

вероятное, отдаленное, туманное, говорившее на странном языке и

умершее

очень давно. Такому существу невозможно поклоняться. Вместо Творца, перед

которым склоняется Его творение, мы предлагаем тварь, вождя

своих

сторонников, а под конец - выдающуюся личность, которую одобряет

рассудительный историк. В-четвертых, религия такого рода, помимо

неисторичности своего Иисуса, искажает историю еще и в другом смысле.

Всего

лишь несколько человек из всех народов пришло в лагерь Врага, исследуя

по

правилам науки земную Его жизнь. На самом деле человечеству даже не

дали

материала для Его полной биографии. А первые христиане обращались

под

влиянием только одного исторического факта -- Воскресения и одного

только

догмата -- Искупления, который действовал на то чувство греха, которое

было

у них, -- греха не против какого-нибудь причудливого закона, выдвинутого

ради новинки каким-нибудь "великим человеком", а против

старого,

общеизвестного и всеобщего закона нравственности, которому их учили

матери и

няньки. Евангельские повествования появились поздно и были написаны не

для

того, чтобы обращать людей в христианство, а для того, чтобы

наставлять

уверовавших.

Вот почему всегда поощряй "исторического Иисуса", каким бы он

ни

казался нам опасным в некоторых отдельных пунктах.

Что же до связи христианства и политики, наше положение

труднее.

Разумеется, мы не хотим, чтобы люди разрешали своей вере проникать в