— Как и меня спас. В сердце этот урод мне выстрелил. Обезглавлена была бы рота в первом же бою. Кто команду принял?

— А я и не отдавал. Перебинтовали меня, до конца добегал. Сейчас вот на мосты людей поведу. Сам-то как?

— Каком кверху! Хреново мне. Два раза умереть успел. Сначала танком задавили, потом застрелили.

— Выжил, и, слава Богу! Потом поговорим. Побежал я!

— Беги, беги!

Раненных всё подносили и подносили. И сами подходили. Девчонки уже с ног сбились. Я присел на обломок стены школы, отхлебнул из фляги, передал Мельнику — тот тоже отхлебнул, но скупо. Крякнул, зажмурился, погонял коньяк по рту, проглотил. Зажмурился, как кот — довольный.

— Райский напиток. Только дитю не давай — крылья у него отрастут — улетит.

Кадет обиделся. Свалил мою амуницию у стены, пошёл помогать палатки ставить. Я хотел отругать Мельника, но отхлебнул ещё, закурил, откинулся на стену. Не открывая глаз, сказал:

— Немца сдай, найди старшину, поторопи. Надо наладить сбор трофеев. Особенно меня интересует техника, топливо, пулемёты, автоматы, боеприпасы к ним и гранаты. И всё сделать срочно, пока не растащили. У нас пулемётов мало, а МГ — не тяжёлая машинка, но убойная. И винтовочные патроны подходят.

Я так и уснул, сидя. Мельник накрыл меня, вытряхнул трубку, сунул мне в карман.

— Пошли, немчура поганная, чего вылупился? Я тебе за такого человека кишки сейчас на кулак намотаю, тварь. Это надо — Медведя из строя вывел. А если бы убил — я тебя бы бритвой, как балык, бы строгал, по миллиметру.

Он так и увел немца, ворча. Как будто немец понимал его угроз.

Меня растолкали. Я с трудом открыл глаза и столкнулся с внимательным и тревожным девичьим взглядом.

— Товарищ старшина, пойдёмте, вами займёмся.

Я потряс головой и чуть не упал при этом. Она меня удержала.

— Тяжёлых в медсанбат отправили?

— Да, уже всех обработали и отправили на грузовике сразу на станцию. Пойдёмте. Вас надо срочно оперировать — все бинты промокли.

— Как тебя зовут, красавица?

— Ксюша.

— Ксюша? Пойдём, Ксюша. Не надо, я сам. Нет, я нормальный. А ты знаешь, про тебя песня есть. Слушай:

Пропел я ей хриплым голосом. Отхлебнул ещё из фляги. Мимо меня ехали наши «Мухоморы». Подошла артиллерия. Теперь мы дадим немцу прикурить!

Меня завели в палатку, уложили, включили лампу. Лицо в белой шапочке и маске склонилось надо мной. Бездонные карие глаза, чёрные брови.

— Как вы себя чувствуете? — спросил молодой женский голос. Хотел нагрубить в ответ, но осёкся — был бы передо мной мужик — выматерился бы.

— Было бы хорошо — не встретились бы.

Холодный предмет прошёлся по груди, стяжка бинтов ослабла.

— Анестезию, — сказала врач сквозь маску.

— Побереги анестезию для тяжелых. Мне лучше дай флягу. Там, в боковом кармане брюк.

— У нас достаточно лекарств.

— Их никогда не бывает достаточно. Сегодня был только первый бой. И он ещё не закончен. А дня через два-три нас окружат и вообще о снабжении можно будет забыть. Сейчас меня пожалела, а послезавтра будешь ноги отпиливать на живую. Побереги.

— Как вас зовут?

— Меня не зовут, я не Снегурочка, я сам прихожу. Это шутка. Витя я.

— Шутишь? Значит, жить будешь. А фамилия?

— Из под этой маски обращение по фамилии будет оскорблением. А помирать я передумал. Меня и так сегодня танком задавили, застрелили, но я не помер. А уж под такими прекрасными глазами умирать и вовсе стыдно.

— Ну, тогда терпи, Витя!

Я зажмурился. И началось! Она долго ковырялась у меня в груди. Сначала пулю вытащила — она о таз звякнула, потом что-то там ещё ковыряла, рану чистила, наверное. Потом шила. На живую. Сам просил. А я зубами скрипел. И боялся сознание потерять или заорать. Вот, наконец, свежий шов облили чем-то (судя по шипению — перекисью), стали бинтовать.

— Так вот ты какой, Медведь! Теперь я тебя узнала. Молодец, настоящий солдат!

— Ты знаешь меня?

— Все о тебе только и говорят, а вот вижу впервой. Ну ладно, мне пора!

— Постой, как твоё имя?

— Некогда мне, больной! И я тоже не Снегурочка, сама прихожу. И ухожу.

— Вот, чёрт!

Другая девчёночка заканчивала мне перевязку. Я сел — так ей было удобней.

— Больно? — сочувственно спросила она.

— Терпимо. Жаль, рука не слушается.