— А ну-ка, пошли, покажешь, — тут же позвал Шепеля кметь.

Неустрой остался один и побрёл по стану Ростиславичей, втайне досадуя на себя — ишь, раззявился, как тетеря, даже ответить годно не смог. А вот Шепель и в первый раз не оплошал, князя признал в Ростиславе вмиг, и тут…

Парень сделал несколько шагов, остановясь близ костра, у которого сидели четверо кметей. Они немедленно его окликнули:

— Присядь с нами, хозяин!

Неустрой не стал отнекиваться, сел. Но от чашки густого мясного отвара отказался.

— Не хозяин я, — буркнул он насупленно. — Отец мой хозяин.

— Ну, стало быть, наследник, — заключил кметь, улыбаясь в густые усы. — Не так?

— Так, — вздохнул Неустрой.

— А звать тебя как, наследник? — всё так же весело спросил кметь.

— Неустроем отец с матерью прозвали.

— Ну а меня Зарубой кличут.

— А чего же ваш князь так мало воев-то ведёт, Зарубе? — вырвалось у Неустроя. Он тут же прикусил язык, но было поздно.

— Отчего — мало? — степенно возразил Заруба. — Три сотни. Нам же не Козарию воевать, как князь-Святославу Игоричу. Всего-то — Глеба Святославича из Тьмуторокани выгнать.

Неустрой промолчал.

— А глаза-то у тебя горят, Неустрое, — весело сказал вдруг Заруба. — Хочется войской жизни-то хлебнуть, а?

Неустрой в ответ только вздохнул.

— Мечи манят, да кони? — Заруба усмехнулся. — Тяжела войская жизнь-то, Неустрое… Хочешь, так просись у отца. Но уговаривать не буду, а то ещё отец твой обидится — скажет, сманиваю.

— А зачем ваш князь на Тьмуторокань идёт? — вдруг спросил Неустрой, сам неожиданно для себя.

Кметь помолчал несколько мгновений.

— А его дядья обидели, — сказал он, наконец. — Стол ему дали малозначимый. Вот он и хочет себе ещё и Тьмуторокань прирезать.

— Разве же Волынь стол малозначимый? — удивился парень.

Но Заруба больше ничего прояснять ему не стал.

— Княжье то дело, Неустрое, не наше. Наше, войское, дело — в бой идти да голову сложить, если князь прикажет.

Шепель воротился из степи сам не свой. Молча ушёл куда-то на сеновал и там затих. Неустрой проводил его удивлённым взглядом, но смолчал. И сам за ним не пошёл — мало ли чего. Надо будет, так сам скажет.

Шепель выбрался с сеновала только часа через два. Всё так же молча. И работу домашнюю всю делал молча. Так ничего и не сказал.

Князь уезжал на другое утро. Кмети его так и ночевали в поле, по старинному русскому войскому навычаю — спали на попонах, седло в изголовье, стойно древлему Святославу Игоричу. И только князь да ещё Вышата-новогородец спали в доме Керкуна. Сами хозяева ночевали на сеновале, там, где днём отсиживался Шепель.

Трубили рога, ржали кони — дружина грудилась за воротами Звонкого Ручья, ожидая господина. Князь у крыльца прощался с радушными хозяевами. Тут и показался Шепель — в высоких сапогах и плаще. Подошёл нетвёрдыми шагами, кинул посторонь дикий взгляд и вдруг поклонился в пояс беглому волынскому князю:

— Княже! Ростислав Владимирич!

— Ну! — бросил князь, уже начиная понимать. Да и Керкун побледнел, глядя на одетого в дорожное сына.

— Прими в дружину, княже Ростислав, — выпалил Шепель одним духом. — Возьми с собой!

Пала тишина. И в этой тишине было только слышно, как глухо всхлипнула Керкунова хозяйка.

— Ну… — не враз нашёлся что ответить князь.

— Возьми, княже! — чуть ли не с мольбой выкрикнул Шепель. — Хоть отроком!

Князь покосился через плечо на Вышату, тот чуть повёл головой, словно соглашаясь, подмигнул Шепелю и негромко обронил:

— Гридень Славята говорил, что его и не отроком взять можно бы…

— Ну если так, — князь вздохнул. — У отца спроси дозволения.

Шепель поворотился к отцу, глянул отчаянно и дико. Поклонился.

— Отпусти, отче.

Керкун помолчал, потом тоже вздохнул и повторил за князем:

— Ну, если так…

— Собирайся, — велел князь, и Шепель сорвался с места, прокричав на бегу:

— Я мигом, княже!

А остолбенелому Неустрою отец велел:

— Оседлай для брата коня. Бурка оседлай.

Появился Шепель и впрямь быстро, уже с мешком за плечами, с ножом и саблей на широком войском ремне.

— Ого, — поднял брови князь. — И войская сряда имеется?