— Почему это именно мы? — удивился Евгений Иванович, — чем-то они хуже?

— А мы войну помним, — сказал Илья, — тех, кто после войны родился испугать чем-то очень сложно. Я-то сам очень долго поверить в это дело до конца не мог. Утром проснусь, бывало, посмотрю в окно, на небо синее-синее, и думаю, чушь это всё собачья, а как спущусь в свою нору, как посмотрю за свои приборы, и опять начинаю верить в него, в этот чёртов апокалипсис…

Илья вскочил со своего кресла и зашагал по комнате.

— Короче, у нас тут есть довольно глубокая шахта, мы называем её «Аверн» — там моя лаборатория находится. Ты думаешь, почему, я так одеваюсь? Да мне здесь, наверху холодно, привык я там жить, понимаешь… Там тепло, думается очень хорошо, ах как там волшебно думается!

— Извини, а что такое Аверн? — спросил Евгений Иванович.

— А, очень просто! Надо было как-то назвать проект, а ничего умного в голову не лезло, одни терранавты с террапроходцами — чушь, короче. Долго мы с ребятами котелки ломали, пока один наш молодой сотрудник в словаре не нашёл: «Facilis descensus Averni», то есть: «Лёгок путь через Аверн» — Авернское озеро в Италии, которое находится в кратере вулкана, считалось преддверием подземного царства Аида. Вот мы и решили назвать проект «Аверн». Как тебе, ничего?

— Немного претенциозно, тебе не кажется?

— В самый раз, старик, в самый раз… Так вот, выбор у нас остаётся небогатый. Либо соорудить подземное царство для всех, либо, — Илья хитро прищурил здоровый глаз, — перебраться на какую-нибудь другую планету, но это только для избранных…

Мало того, что вещи, о которых рассказывал Илья, были, мягко выражаясь, нереальными, говорил он про них крайне сбивчиво и непоследовательно. Перескакивая с места на место, то, забегая далеко вперёд, то, внезапно возвращаясь обратно, Илья ухитрился соорудить у Евгения Ивановича в голове полнейшую кашу из исторических фактов, слухов, смелых инженерных проектов, и своих личных ощущений и переживаний. Евгений Иванович окончательно перестал следить за тем, что говорит Илья, когда за окном стало темно. А он всё говорил, говорил и говорил…

— Деньги, понимаешь, Женя, это же огромные деньги, — говорил Илья, описывая в воздухе руками круги, — нам одним с этим делом не справиться, я тридцать лет строю тоннели и знаю, о чём говорю! А это значит, международное сотрудничество, будь оно неладно… Понял, да? До меня это тоже не сразу дошло. Точно помню, когда, два года назад, весной, ранним утром я проснулся и всё понял — кто-то хочет спасти нас, понимаешь? Не мы сами себя хотим спасти, а кто-то другой, извне. Мы, люди, на такое не способны, мы можем только разрушать…

Илья вдруг замолчал и склонил голову, и Евгений Иванович увидел среди спутанных седых волос тонзурку в форме почти идеально ровного круга.

— Пойдём работать ко мне, а? — сказал вдруг Илья, не поднимая головы. — Я о тебе все сведения собрал, твоей квалификации хватит, и деньги тут немаленькие. И с жильём поможем. Пойдём, а?

— Знаешь, Илья, — ответил Евгений Иванович, которому этот разговор уже порядком надоел, — у меня сейчас не самая лучшая полоса. И в личном плане и в профессиональном. И ещё, знаешь, я, кажется… кажется, я серьёзно болен…

Илья поднял голову и грустно посмотрел на Евгения Ивановича.

— Как знаешь, Жень. Но если надумаешь, звони. — И Илья протянул Евгению Ивановичу редкую в те годы штуку — визитную карточку, заполненную, почему-то, на английском языке. — В жизни всё очень меняется быстро, если, конечно хотеть жить…

Евгений Иванович, не глядя, убрал её в карман и поспешил раскланяться. Он не поверил ни единому слову своего фронтового друга. Всё это казалось дурацкой сказкой для взрослых, вроде того, что тогда печатали в «Технике молодёжи» и прочем опиуме для народа.

— Роман с девушкой лучше всего начинать летом и лучше всего на Юге. Практика показывает, что он, роман, летом развивается примерно в четыре с половиной раза быстрее, чем, скажем, зимой. Но есть подвох, дорогие мои обалдуи — роман, начатый летом, словно тепличное растение, замёрзнет и умрёт с наступлением холодов. Бывают, конечно, исключения, но это редкость, большая редкость. Дело конечно не в том, что девушкам не очень хочется наблюдать своего загорелого любовника в дублёнке, вязаной шапочке с помпоном и ботинках с соляными разводами. Это самое тупое объяснение. Дело в другом. Дело в осени!

По залу прокатывается недобрый ропоток.

— Да, да! Именно в ней! Осень гораздо опаснее, чем зима. Парадокс? Отнюдь…

Лектор отхлёбывает из пластикового стаканчика, сминает его, затем выбрасывает в плетёное мусорное ведро, справа от кафедры, где уже находится десяток таких же.

— Осенью всё умирает. Абсолютно всё! — окрепшим голосом продолжает он. — Природа, надежды, нервные клетки! Из носа вытекают последние мозги. Ноги мокрые, учиться надо, денег ни фига нет, какая уж тут любовь. Так?