Удушливый женский запах, даже во сне вызывавший у него дурноту, разновсяческие телеса и, главное, никогда не испытанное чувство нескончаемости помещения, в котором он находился, мучили его из ночи в ночь. Он часто просыпался в поту и с повышенной температурой. Успокоительное не помогало — стоило ему закрыть глаза, как всё повторялось сызнова. Ему даже начинало казаться, что это не сон, а что-то большее, вроде неожиданно всплывшего воспоминания, или образа, виденного в бессознательном состоянии, но точно виденного, а не додуманного мозгами…

Евгений Иванович почувствовал себя лучше в тот момент, когда ему казалось, что хуже уже быть не может. За последнее время ко всем его болячкам добавились ещё учащённое сердцебиение, одышка, мигрень и головные боли. Он несколько раз падал в обморок, один раз во время него обмочился, два раза его рвало кровью, и вдруг, однажды утром, всё прошло. Как отрезало. Евгений Иванович проснулся совершенно другим человеком, с ясной головой, приятным ощущением в мышцах, воспоминанием о каком-то очень хорошем, весёлом сне и, что самое удивительное, с утренней эрекцией.

Сначала он подумал, что сон всё ещё продолжается. Боясь проснуться, он осторожно стянул с себя одеяло, с интересом осмотрел стоящие горбом трусы, затем опустил босые ноги на пол и на цыпочках пошёл в коридор к платяному шкафу с зеркалом.

С противоположной стороны стекла на него посмотрел несколько взъерошенный и небритый мужчина, но без вчерашних мешков под глазами, впалых стариковских щёк и нездорового цвета пятен на шее.

У Евгения Ивановича закружилась голова, но не так, как раньше, а по-другому — от счастья. И он поверил в немного поплывшее было изображение в зеркале, он понял, что мужчиной этим, вне всякого сомнения, он сам — Евгений Иванович Рыжов, только лет на десять моложе, а может и на пятнадцать. Евгений Иванович закрыл газа, постоял так немного и резко открыл их. Всё осталось по-прежнему, то есть всё стало теперь по-другому, даже его собственный запах стал другим — нормальным мужским, а не пенсионной вонью, что была раньше.

Евгений Иванович стоял перед зеркалом до тех пор, пока у него ни замёрзли ноги — всё проверял, что видят глаза, и чувствует тело. Наконец, когда по икрам пошла мелкая дрожь, он, перепрыгивая с одной ноги на другую, поскакал в душевую греться.

— Ну, наконец-то! — с облегченьем произнёс Илья, когда Евгений Иванович, выбритый и аккуратно причёсанный, пружинящей походкой пришёл к нему в кабинет. — Я, честно говоря, уже не надеялся… присядь, Жень.

Евгений Иванович легко сел в гостевое кресло, чем вызвал одобрительную улыбку Ильи, который наоборот поднялся со своего, подошёл к нему очень близко и начал пристально, с интересом рассматривать его лицо. Евгения Ивановича это несколько смутило, и он, было, отстранился, но Илья, не обращая внимания на этот манёвр, повёл себя ещё более странно. Сначала он заглянул Евгению Ивановичу по очереди в оба глаза, немного оттянув вниз веки, потом пощупал пульс и лимфатические узлы, затем попросил со всей силы сжать рукой его палец.

— Может, объяснишь?

— Объясню. Голова не кружится? Положи ногу на ногу, пожалуйста.

— Нет, то есть, немного, — сказал Евгений Иванович, потирая коленку, по которой Илья только что заехал ребром ладони. — Ну так что?

— Я всё тебе объясню, что сам понял, всё объясню, — ответил Илья. — Много времени это не займёт, я не очень-то продвинулся в изучении всего этого.

И, видимо, удовлетворённый обследованием друга, водрузился обратно в кресло с ногами и обнял руками колени.

— Слушай, Жень, а ты давно ходил на лыжах? — сказал он.

— На лыжах? — переспросил Евгений Иванович. — Лет, наверное… до войны ещё, в сороковом.

Илья обнял Евгения Ивановича за плечи.

— Давай, пробежимся, а? Сегодня не погода, а чудо!

— Да у меня и лыж-то нет, — неуверенно сказал Евгений Иванович, которому идея с лыжной прогулкой показалась не очень уместной.

— Не беда, найдём чего-нибудь! — И Илья убежал в примыкавшую к его кабинету спальню.

Погода действительно была чудесной. Мир в тот день состоял всего из двух цветов — синего и белого. Сверху была небесная синева, а снизу снег, да такой белый, что на него было больно смотреть. И от всей этой красоты Евгению Ивановичу хотелось петь или, на худой конец, говорить стихами.

Евгений Иванович не соврал — он действительно последний раз ходил на лыжах до войны. Было это, когда он учился в десятом классе. Евгений Иванович и ещё несколько ребят из его школы участвовали в посвящённом дню Красной армии лыжном пробеге «Тарасовка — Москва». Евгений Иванович не на шутку волновался, застёгивая крепления лыж на выданных ему Ильёй импортных лыжных ботинках. Он был уверен, что не пройдёт и ста метров, как его свалит инфаркт или, в лучшем случае, приступ стенокардии. Но первые же шаги по упругой лыжне развеяли все опасения — Евгений Иванович чувствовал себя, как двадцать лет назад — невероятно легко и свободно. Правда, идти за проворным Ильёй поначалу было трудновато, но спустя километр-полтора шаг как-то сам собой стал шире, и вчерашний инвалид уже почти не отставал от своего старшего во всех смыслах товарища.

Евгений Иванович и не заметил, как скрылись из вида последние избушки, начался и кончился лес, и перед ними распласталось широченное белое поле, разрезанное турецким ятаганом русла неширокой реки.

Илья въехал на небольшой пригорок, с которого начинался пологий спуск к реке, и остановился. Евгений Иванович обошёл друга по целине и встал рядом.

— Узнаёшь? — спросил Илья и обвёл рукой ландшафт.

Евгений Иванович вгляделся в пейзаж, и в следующее мгновенье кто-то невидимый схватил его холодной рукой за горло.