— К сожалению, пока сие невозможно. А вот что там видели вы?

— Мы видели заваленный каким-то хламом пустырь, а потом старшину, как его…

— Дворникова.

— Да, именно его. Больше нам ничего увидеть не удалось, увы.

Беляев вдруг слегка подскакивает на табуретке, словно ему в казённую часть неожиданно впился острый металлический предмет.

— Как вы сказали? После экскурсии по пещерам? Вы попали в НИИгеомаш из пещер?

Мы с Мясоедовым переглядываемся. В его глазах крупными буквами написано: «Надо рассказать».

— Да, — говорю я, — мы случайно вышли, точнее сказать, выползли, из пещер на территорию этого самого охраняемого в мире НИИ.

— Расскажите, — требует Беляев.

Я рассказываю всё, исключая историю с дверью. Мясоедов мне иногда помогает. Беляев слушает очень внимательно, на крупном лице вдруг проступает то самое, беззаветно внемлющее выражение, которое я видел у его слушателей на лекции.

— …вот, собственно, и всё, что я могу сообщить вам о нашей экспедиции по НИИгеомашу, — заканчивает Мясоедов, — и скажу сразу, что повторять сей подвиг я не собираюсь ни за какие коврижки.

— Обалдеть. — Беляев хлопает себя по коленкам. — Признайтесь, было очень страшно, или очень-очень?

Мы с Мясоедовым снова переглядываемся.

— Страшно, это не то слово, — совершенно серьёзно говорит Мясоедов.

Я молча киваю — добавить тут нечего.

— Господа! — торжественно произносит Беляев. — А не хотите совершить небольшой вечерний вояж по окрестностям? Во-первых, здесь, как говорил один деревянный персонаж, явно сокрыта какая-то тайна, а во-вторых, я должен убедиться, что Дворников вменяем, исключить шизофрению.

Мы переглядываемся с Мясоедовым в третий раз. В его глазах я замечаю тлеющий разряд мальчишеского интереса к окружающей действительности, понимая прекрасно, что он видит такой же в моих.

Зима две тысячи третьего в Сенишах заканчиваться не торопилась. Уже перевалил на вторую половину февраль, а мороз, окопавшийся здесь, словно упёртый Паулюс, крепко держал оборону и о сдаче пока не помышлял.

Утром семнадцатого февраля Евгений Иванович, который в тот год с осени жил в Сенишах, сидел на своей любимой табуретке, в своей любимой позе и смотрел на заваленную снегом улицу Первопроходцев. Собственно, улицы как таковой уже не было — она превратилась в узкий фарватер между высокими, в метр, снежными брустверами, по которому медленно проплывали, ставя за собой дымовую завесу, легковые автомобили, да изредка семенили, укутанные в шубы и перепоясанные, словно матросы патронташами, длинными шарфами, мальчишки. Город за выходные завалило так, будто кто-то там, опрокинул с небес на Сениши корыто со снегом, которое нёс для всей Европы.

По-хорошему, Евгению Ивановичу надо было сходить в магазин за продуктами, и он уже несколько раз собирался, но в результате, так и не вышел. Во-первых, у него немного болело горло, во-вторых, ему было лень, и, в-третьих, у него было предчувствие, что надо ему именно сейчас быть дома. Случались у Евгения Ивановича такие, граничащие с газетной небывальщиной предчувствия, которые почти никогда не подтверждались, но, несмотря на это, он почти всегда шёл у них на поводу.

Евгений Иванович ещё долго смотрел, как бороздят снежный фарватер машины и люди, пока, наконец, улица вдруг ни опустела, и смотреть стало не на что. Евгений Иванович слез с табуретки и направился к плите.

Капризная, зато самая мощная конфорка занялась только с пятого раза. В Бибирево, бывало, он мог зажечь все четыре конфорки от одной спички, ну, или, в крайнем случае, три; тут же на одну можно было извести полкоробка. Евгений Иванович поставил на синий факел нежно кремовый в чёрных отбитинах чайник и прикурил сигарету от последнего огонька на чёрной скорчившейся спичке; затянулся, так что в сигарете послышалось лёгкое потрескивание, и, подержав дым пару секунд в себе, выдохнул. Сигаретный дым, подхваченный горячим воздухом от плиты взмыл вверх и утёк в грязную квадратную отдушину.

Евгений Иванович вернулся к окну с большой чашкой чая в руке, обвёл взглядом пустую улицу и заметил слева, там, где стоял ужасный частный дом из белого кирпича, удаляющуюся фигурку какого-то маленького, не выше полутора метров, человечка в длинной шубе и странной меховой шапке, на манер тех, что носят «деды морозы». Евгений Иванович, пытаясь получше разглядеть «шапку», прилип правой щекой к стеклу, но человек уже скрылся за поворотом.

«Наверное, какой-то сумасшедший продолжает праздновать новый год», — подумал Евгений Иванович, отвернулся от окна и замер.