госпиталя, он неизменно заболевал то галлюцинациями, то нервными припадками, и комиссией снова

оставлялся на излечение. Болезнь его была сильно похожа на притворство, тем более, что он частенько бывал

крепко пьян. Был он парень крепкий, здоровый, с румянцем во всю щеку. Второе, что всегда поражало в нем, —

это баснословное для солдата богатство, которое у него невесть откуда появлялось. Не понимал Гончаренко,

откуда доставал Дума то сотни керенок, то золотые часы, то кольца с драгоценными каменьями. Знал

Гончаренко, что Дума любил азартную карточную игру и неизменно проигрывал в карты все эти таинственные,

сокровища.

— Ну, пойдем, что ли. Я тебе денег дам. Выиграешь — вернешь. Не выиграешь — бог с ними. Не в

деньгах счастье. А ты парень хороший. Не жалко.

Гончаренко ваял у него одну сороковку, и они сошли вниз во двор.

— Где играешь-то? Ведь запрещено в госпитале играть.

— Эх, друг, — философски заметил Дума, — кому и запрещено, а умному человеку везде и все можно. А

играть будем мы у одной сиделки, — здесь живет. Моя кума она… Ха-ха-ха!

Когда они подходили к дверям в подвальное помещение госпиталя, Гончаренко не вытерпел, спросил:

— А скажи, Дума, откуда у тебя такие богатства?

— Э, сразу много будешь знать — состаришься, — ответил Дума и, помолчав, глубокомысленно добавил:

— Партейный я. Вот откуда. У меня мандат от агитационной комиссии — как уполномоченный. Да об этом как-

нибудь поговорим.

Гончаренко недоумевал.

В самом конце подвала они вошли в маленькую клетушку и, пройдя через нее, очутились в большой

светлой комнате, довольно прилично убранной в ковры, мягкую мебель, кровать с никелевыми украшениями. В

комнате находилось восемь человек. Они сидели за большим круглым столом, на котором, брюзжа и фыркая

паром, сиял красной медью самовар, и пили чай.

Среди мужчин, одетых в солдатские костюмы, сидели две женщины. Одну Гончаренко знал хорошо. Это

была сиделка Маня, до последних дней выказывавшая ему исключительную заботливость и внимание. Завидев

Гончаренко, она весело засмеялась и подбежала к нему.

— Вот и хорошо, Вася, что вы пришли, — давно бы надо.

Стоявший возле Дума сказал:

— Это она, Марусечка, просила, чтобы я привел тебя… Эх, цыпка!

Маруся раскраснелась. А Гончаренко, несколько смущенный, оглянулся вокруг.

Из-за стола поднялась другая женщина, пухлая, с красным лицом; улыбаясь, она подошла к ним.

— Вот и другие гости. А мы-то умаялись, дожидаючи вас. Садитесь чай пить.

— Не хотим чаю, кума, — снисходительно сказал Дума, звонко похлопывая ее по жирному бедру. —

Освобождай стол да в картишки поиграем. С тем и пришли.

— Все в картишки да в картишки. Проиграешься опять, Думыч.

— А тебе что?

— Хоть бы подарочек какой сделал.

— Подарочек. Мало те подарков. Ах ты, жаднюга.

Женщина, скрестив на полной груди свои руки, с гневным лицом хотела что-то возразить ему, но Дума

помешал:

— Ишь ты! Закобенилась. Небось, кума, не забыл я тебя. Вот тебе сто рублей, чтобы выпивка была, и

колечко от меня в подарочек, коему цены нет.

С этими словами Дума полез рукой за пазуху своей франтовской гимнастерки, извлек оттуда завернутые в

тряпицу два массивных золотых кольца, украшенных большими драгоценными камнями, золотые часы с

большой цепью. Выбрал одно кольцо, что было покрупнее, и бросил его ей. Женщина на лету схватила кольцо,

тут же надев его на мизинец. А Дума из карманов шаровар вынул большую пачку керенок, в которой почти

исключительно были сороковки и только одна-две двадцатки. Взял три сороковки и передал женщине.

— На, Василиса, достань спирту.

Компания ожила. Женщина куда-то скрылась. В соседнем чулане послышался стук и звон стекла. Потом

женщина вернулась в комнату с двумя четвертями, наполненными светлой жидкостью.

— Двери закрыла? — озабоченно спросил Дума.

— Закрыла, куманек.

— Ну, садись, братцы. Перед картишками пропустим по одной.

Самовар убрали, а на его место поставили на стол обе четверти.

Забулькало вино, наливаясь в стаканы. Когда стаканы наполнились и руки присутствующих потянулись к