— Что, брат… Я, Тимоша, только вчера из тюрьмы вышел.

— Из тюрьмы… За что сидел?

— За что сидят-то! Не хотел с голоду помереть — вот и попался.

— Украл что?

— На помещика… С парнем одним тут… Деньги вез на станцию помещик. Панский наш. Да не вышло.

Товарища — косого кузнеца, знаешь, подстрелил, а меня задержал и в тюрьму. Полгода просидел.

— Еэ-хх, — с болью вырвалось у Хомутова. — Лучше бы и домой я не вертался. Что делается-то! Да где

же Настя? Как найти ее, голубку? Здорова как?

— Ничего… В больнице лежит… Болезнь дурная — нос провалился. Пропала баба. Да ты разденься,

брат!

Хомутов сидел с поникшей на грудь головой и, казалось, не слушал брата.

— А мы там воевали, воевали. Повоевали и все провоевали. Защитнички! Дураки, ду-ра-ки! Да что же

это? Настюша. Ай-яй-яй. Эх, брат… Лучше бы не говорил мне ты. Все нутро горит. А слез нету.

— Раздевайся, Тимоха. Слезами горю не помочь. Садись за стол, тут у меня бутыль самогона есть.

Выпьешь, полегчает.

*

После третьего стакана вонючей водки развязался у Хомутова язык. Говорил он гневные слова, хмурил

брови, грозил кулаком.

— Э-э-это так не пройдет им. За победу, проклятые… Черти… Из солдат есть кто на селе, Павлушка?

— Э, брат — много. А дезертиров еще того более.

— А большевики есть? Как крестьяне к ним?

— Хорошо. Тут, брат, каша такая, сам увидишь.

— Брат, а ты вор или честный?

— Эх, ведь из-за голоду пошел на это. На Настюшу посмотрю, посмотрю — прямо сохла баба. Разве я не

понимаю! Ведь братьина жена. Только, я так думаю, теперь — не жить помещику. Земля и добро у них взяты и

наши будут.

— Это ты правильно! Вот мы соберем солдат завтра да поговорим. Накось, выпей, Павлуша… Еэ-хх!

Горе горько

Хомутов заплакал.

*

С утра Хомутов пошел по своим знакомым и родичам.

Как только мужики узнавали о том, что их односельчанин приехал делегатом с фронта посмотреть на их

житье-бытье, так все село всполошилось сразу. За Хомутовым начали бегать, преследуя его по пятам. Каждый

крестьянин и крестьянка старались выказать ему свои нужды и жалобы А нужд в деревне и несправедливостей

было великое множество.

— Волостной комитет руку помещика тянет.

— Заставляет хлеб продавать за бесценок.

— Совсем заели налогами.

— Начальство пристает к девкам и бабам, грозится мужикам.

— Кулаки сидят в волости — правят, прячут сынов своих, а наших детей, бедноты — на фронт шлют.

— Волостной милиционер — бывший жандарм.

— Все грозит царем, взятки берет.

— Помещик не дает землю ни за выкуп, ни в аренду

— Не желает продавать лес.

— А поп-то как обирает. Не то чтоб без денег, а и за деньги наши, крестьянские копеечки, ни хоронить,

на крестить, ни венчать.

Слушал все эти жалобы Хомутов, возмущался, но держал себя спокойно.

— Ничего, братцы, — говорил он в сотый раз. — За большевиками пойдем, лучше жить станем. Вот

созовем волостной сход, да и поговорим по душам.

Но не только жалобами засыпали его односельчане. Тысячи вопросов сыпались отовсюду, и только на

сотую долю их Хомутов отвечал, как умел.

— Верно, что Ленин — шпион немецкий?

— А скоро ли войне конец?

— Будут землю давать крестьянам али нет?

— Живы, здоровы мои-то — Пров и Василий? Сколько время писем не шлют.

— А за кого голосовать в собрании?

— Откуда пленных немцев и австрияков для работы достать?

— А как на войне, страшно, чай?

— Почему соли, керосина, мыла и мануфактуры нет?

— Погодите, братцы, — уже усталый отвечал Хомутов. — Погодите. Вот вечером ударим в колокол,

созовем мирскую сходку и поговорим. Обо всем поговорим.

*

В обед у Хомутова в избе собралась солдатская сходка. Одиннадцать земляков-односельчан,

вооруженных, одетых в серые шинели солдат, из разных частей и фронтов, чинно сидели на лавках, луская

семечки, а иные стоя курили — кто папиросу, а кто махорку.

— Товарищи. Вот, думаю я, поговорить нам надо, — сказал Хомутов, когда все были в сборе.

— Солдаты посмотрели на него и перестали говорить между собой.